Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.
И орел не взмахивал крылами,
Звезды жались в ужасе к луне,
Если, точно розовое пламя,
Слово проплывало в вышине.
А для низкой жизни были числа,
Как домашний, подъяремный скот,
Потому что все оттенки смысла
Умное число передает…
Увы, спустя год с небольшим эти дискуссии стали гораздо менее дружественными: поэтов втянули в соперничество из-за в сущности ненужного никому из них поста председателя петроградского Союза Поэтов. В начале 1921-го Блок написал направленную против Гумилева и Цеха Поэтов резкую статью «Без божества, без вдохновенья», на которую Гумилев не успел ответить: обоим поэтам оставалось жить по нескольку месяцев…
Первые стихи, написанные Гумилевым в советской России, казались возвращением на позиции «Чужого неба»: книга «Шатер», посвященная Африке, была частью задуманного Гумилевым грандиозного, но странного проекта – учебника географии в стихах. Отсюда неизбежная описательность. К тому времени, когда «Шатер» вышел (в 1921), Гумилев успел написать новую книгу, ставшую вершиной его творчества, – «Огненный столп». Уже в созданных в 1919 году стихах («Душа и тело», «Слово», «Персидская миниатюра», «Лес») и в более поздних («Шестое чувство», «Память», «Звездный ужас») мы видим, как найденные в «Костре» художественные решения обретают новый импульс, новое измерение. Теперь перед нами не отдельные лирические фантазии в духе «магического реализма», а цельный поэтический мир, порожденный лирической фантазией, причудливый, но удивительно реальный, осязаемый, связанный с архаикой, с воспоминаниями о первобытных временах и в то же время с апокалиптическим будущим.
И тогда повеет ветер странный —
И прольется с неба страшный свет,
Это Млечный Путь расцвел нежданно
Садом ослепительных планет.
Особое место среди стихотворений этого периода занимает «Заблудившийся трамвай», написанный в последние дни 1919 года, – по мнению многих, вершинное стихотворение Гумилева. Здесь поэт (и он сам это понимал) отходит от эстетики акмеизма. Воспоминания о собственной жизни вписываются в цепочку сложных, связанных тонкими ассоциациями образов; времена накладываются друг на друга, XX век смешивается с XVIII, Нева, Нил и Сена протекают рядом. Рядом с мечтой об «Индии духа» мы видим страшные строки – которые приобретают особый смысл в свете того, что мы знаем о судьбе самого поэта; кажется, что это сбывшееся предчувствие:
Вывеска… кровью налитые буквы
Гласят – зеленная, – знаю, тут
Вместо капусты и вместо брюквы
Мертвые головы продают.
В красной рубашке, с лицом, как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь, в ящике скользком, на самом дне.
Другим «антакмеистическим» стихотворением стало «У цыган» (1920) – текст еще более экспрессивный и сложный по образности, хотя и менее совершенный, чем «Заблудившийся трамвай».
В то же время у позднего Гумилева есть и стихи, в которых он движется в прямо противоположную сторону – к «точности военного донесения и банковского чека», по выражению Исаака Бабеля (писателя, с которым Гумилев не успел познакомиться, но наверняка нашел бы общий язык и общие темы). Таково знаменитое стихотворение «Мои читатели»:
Много их, сильных, злых и веселых,
Убивавших слонов и людей,
Умиравших от жажды в пустыне,
Замерзавших на кромке вечного льда,
Верных нашей планете,
Сильной, веселой и злой,
Возят мои книги в седельной сумке,
Читают их в пальмовой роще,
Забывают на тонущем корабле.
Интересно, что в этом стихотворении Гумилев, великолепный мастер традиционного силлабо-тонического стиха и дольника [4], обращается к верлибру.
В стихотворении упоминается несколько легко угадываемых персонажей. «Старый бродяга в Аддис-Абебе» – живший в Абиссинии русский офицер и художник Сенигов; «Лейтенант, водивший канонерки под огнем неприятельских батарей» – Сергей Колбасьев, позднее видный прозаик-маринист (с ним Гумилев познакомился в июне 1921-го во время поездки в Крым). Третий персонаж может шокировать: это Яков Блюмкин, сотрудник ЧК, авантюрист, террорист, шпион и вообще злодей, но Гумилев, увлеченный «людьми силы и действия», готов был пренебречь и политической враждой, и моральными претензиями: в конце июля 1921 года он увлеченно беседовал с Блюмкиным в Москве на обратном пути с юга…
