Идет Дон-Карлос легконогий,
Невинен, верен, прав и чист.
Люблю тебя ясную, несмелую,
Чистую, как ромашка в поле.
Душу твою люблю я белую,
Покорную Господней воле.
И радуюсь радостью бесконечною,
Что дороги наши скрестились,
Что люблю тебя любовью вечною,
Как будто мы вместе — уже молились.
26 марта 1911
Париж
СЕРГЕЮ ПЛАТОНОВИЧУ КАБЛУКОВУ
Темны российские узоры:
Коровы, пьянство и заборы,
Везде измены и туманы
Да Кукол Чертовых обманы…
Пусть! верю я, и верить буду
Наперекор стихиям — чуду,
И вас зову с собою: верьте!
Но верой огненной,— до смерти.
27 сентября 1911
С.-Петербург
Безвольность рук твоих раскинутых…
уста покорные молчат.
И сквозь ресниц полусодвигнутых
едва мерцает бледный взгляд.
Ты вся во власти зыбкой томности
и отдающегося сна…
О, не любовью, грешной темностью
моя душа уязвлена.
Пусть не люблю — нет сожаления,
пусть ты не любишь — всё равно,
меня жестокости и дления
пьянит холодное вино.
Как будто в дьявольское зеркало
взглянули мы… Оно светло,
и нас обоих исковеркало
его бездонное стекло.
Я претепло одета:
Под капором коса.
Гулять — теперь не лето -
Иду на полчаса.
Погода-то какая!
Снежок хрустит, хрустит.
Далеко бы ушла я,
А няня не велит.
Схватиться бы за санки,
Скатиться бы с горы,
Да я с Феклистой няней,
А с ней не до игры.
Противная Феклиста!
Не хочет ничего,
Вот Ваню гимназиста
Пускают одного.
Твердит: «Ты не мальчишка,
Тебе нельзя одной».
А брат приготовишка
Гуляет, как большой.
Башлык наденет рыжий,
Коньки несет, звеня,
А сам и ростом ниже,
Да и глупей меня.
Смеется: «Я направо,
Не надо мне Феклист».
Ах, как досадно, право,
Что я не гимназист!
Аркаша, Аркаша,
Во рту твоем каша,
Но что-то в тебе восхитительное,
Румян ты и сдобен,
Купидоподобен,
Как яблочко весь — ахтительное.
Поспорили ныне
Две лучших богини,
Любви твоей радостной жаждая,
И пламень твой страстный
Делить не согласны,
Всего тебя требует каждая.
Ты с ними уветлив,
Невинно кокетлив,
И спором весьма удручаешься.
Как шарушек каткий,
И нежный, и сладкий,
Меж ними приятно катаешься.
Настроил ты скиний,
Везде по богине,
Всё счастье богинь тебе вверено;
Но, схапав манатки,
Во все-то лопатки
Уехал Аркашенька в Верино.
Всё так просто, всё мне мило,
Шмель гудит, цветет сирень,
Солнце ясно восходило:
Ясный будет нынче день.
Дятел ползает на ветке…
Нет, иду, не утерплю…
Знаю, знаю, ты в беседке,
Ты, которую люблю!
Ах, любовь всегда наивна
(Если истина она),
Упоительно-призывна,
Драгоценно-неумна.
И не ходит по дорогам,
Где увял сирени цвет,
Где в томленьи слишком строгом
Грезим мы о слишком многом,
О любви, которой нет.
Ах, любовь проста, как роза!
Успокоит — опьяня.
Не стыдись, моя мимоза,
Благодатного огня.
Будем ясно жить на свете,
В сердце есть на все ответ.
Любим мы, да любят дети,
А иной любви и нет.
Целоваться б неотрывно
Там, в беседке, у реки…
Я наивен — ты наивна,
Остальное пустяки.
Остальное всё ничтожно -
Если, впрочем, не шучу.
Но об этом осторожно,
Осторожно умолчу.
В горькие дни, в часы бессонные
Боль побеждай, боль одиночества.
Верь в мечты свои озаренные:
Божьей правды живы пророчества.
Пусть небеса зеленеют низкие,
Помни мысль свою новогоднюю.
Помни, есть люди, сердцу близкие,
Веруй в любовь, в любовь Господнюю.
1 января 1913
Стены белы в полуночный час.
Вас ли бояться,— отмены, измены?
Мило мне жизни моей движенье,
Биенье, — забвенье того, что было,
Знак переплета… Сойдутся ль, нет ли
Петли опять — но будет не так.
Тают мгновенья, пройти не хотят…
Рад я смене, пусть умирают.
Слов не надо — хотения смелы.
Белы стены поздних часов.
1914
О, Бельгия, земля святых смертей!
Ты на кресте, но дух твой жив и волен.
И перед ним — что кровь твоих детей
И дым, и гарь воздушных колоколен?
На Польшу, близкую сестру, взгляни,-
Нет изумительней ее удела:
Безумием пылающие дни
Ей два креста судили: на одном
Ее истерзанное тело,-
Душа немая на другом.
Но сочтены часы томленья,
Господь страданий не забудет.
Голгофа — ради воскресенья,
