Стихотворения, не вошедшие в сборники - страница 9

---

Перейти на стр. ОК

---

Я к седому плотнику пошла;

но на стук никто мне не ответил,

постучала громче, пождала.

А затем толкнула дверь тугую,

и, склонив горящий гребешок,

с улицы в пустую мастерскую

шмыг за мной какой-то петушок.

Тишина. У стенки дремлют доски,

прислонясь друг к дружке, и в углу

дремлет блеск зазубренный и плоский

там, где солнце тронуло пилу.

Петушок, скажи мне, где Иосиф?

Петушок, ушел он, — как же так? —

все рассыпав гвоздики и бросив

кожаный передник на верстак.

Потопталась смутно на пороге,

восвояси в гору поплелась.

Камешки сверкали на дороге.

Разомлела, грезить принялась.

Всё-то мне, старухе бестолковой,

вспоминалась плотника жена:

поглядит, бывало, молвит слово,

улыбнется, пристально-ясна, —

и пройдет, осленка понукая,

лепестки, колючки в волосах, —

легкая, лучистая такая, —

а была, голубка, на сносях.

И куда ж они бежали ныне?

Грезя так, я, сгорбленная, шла.

Вот мой дом на каменной вершине, —

глянула — и в блеске замерла…

Предо мной — обделанный на диво,

новенький и белый, как яйцо,

домик мой, с оливою радивой,

серебром купающей крыльцо!

Я вхожу… Уж в облаке лучистом

разметалось солнце за бугром.

Умиляюсь, плачу я над чистым,

синим и малиновым ковром.

Умер день. Я видела осленка,

петушка и гвоздики во сне.

День воскрес. Дивясь, толкуя звонко,

две соседки юркнули ко мне.

Милые! Сама помолодею

за сухой, за новою стеной!

Говорят: ушел он в Иудею,

старый плотник с юною женой.

Говорят: пришедшие оттуда

пастухи рассказывают всем,

что в ночи сияющее чудо

пролилось на дальний Вифлеем…

<24 декабря 1922>

FINIS[3]

Не надо плакать. Видишь, там — звезда,

там — над листвою, справа. Ах, не надо,

прошу тебя! О чем я начал? Да,

— о той звезде над чернотою сада;

на ней живут, быть может… что же ты,

опять! Смотри же, я совсем спокоен,

совсем… Ты слушай дальше: день был зноен,

мы шли на холм, где красные цветы…

Не то. О чем я говорил? Есть слово:

любовь, — глухой глагол: любить… Цветы

какие-то мне помешали. Ты

должна простить. Ну вот — ты плачешь снова.

Не надо слез! Ах, кто так мучит нас?

Не надо помнить, ничего не надо…

Вон там — звезда над чернотою сада…

Скажи — а вдруг проснемся мы сейчас?

9. 1. 23.

"Я видел смерть твою, но праздною мольбой"

Я видел смерть твою, но праздною мольбой

в час невозможный не обидел

голубогрудых птиц, дарованных тобой,

поющих в памяти. Я видел.

Я видел: ты плыла в серебряном гробу,

и над тобою звезды плыли,

и стыли на руках, на мертвом легком лбу

концы сырые длинных лилий.

Я знаю: нет тебя. Зачем же мне молва

необычайная перечит?

"Да полно, — говорит, — она жива, жива,

все так же пляшет и лепечет."

Не верю… Мало ли, что люди говорят.

Мой Бог и я — мы лучше знаем…

Глаза твои, глаза в раю теперь горят:

разлучены мы только раем.

10. 1. 23.

"Как затаю, что искони кочую"

Как затаю, что искони кочую,

что, с виду радостен и прост,

в душе своей невыносимо чую

громады, гул, кишенье звезд?

Я, жадный и дивящийся ребенок,

я, скрученный из гулких жил,

жемчужных дуг и алых перепонок, —

я ведаю, что вечно жил.

И за бессонные зоны странствий,

на всех звездах, где боль и Бог,

в горящем, оглушительном пространстве

я многое постигнуть мог.

И трудно мне свой чудно-бесполезный

огонь сдержать, крыло согнуть,

чтоб невзначай дыханьем звездной бездны

земного счастья не спугнуть.

13. 1. 23.

ПЕТЕРБУРГ ("Мне чудится в Рождественское утро")

Мне чудится в Рождественское утро

мой легкий, мой воздушный Петербург…

Я странствую по набережной… Солнце

взошло туманной розой. Пухлым слоем

снег тянется по выпуклым перилам.

И рысаки под сетками цветными

проносятся, как сказочные птицы;

а вдалеке, за ширью снежной, тают

в лазури сизой розовые струи

над кровлями; как призрак золотистый,

мерцает крепость (в полдень бухнет пушка:

сперва дымок, потом раскат звенящий);

и на снегу зеленой бирюзою

горят квадраты вырезанных льдин.

Приземистый вагончик темно-синий,

пером скользя по проволоке тонкой,

через Неву пушистую по рельсам

игрушечным бежит себе, а рядом

расчищенная искрится дорожка

меж елочек, повоткнутых в сугробы:

бывало, сядешь в кресло на сосновых

полозьях, — парень в желтых рукавицах

за спинку хвать, — и вот по голубому

гудящему ледку толкает, крепко

отбрасывая ноги, косо ставя

ножи коньков, веревкой кое-как

Читать дальше

---

Перейти на стр. ОК

---