На улице пляшет дождик. Там тихо, темно
и сыро.
Присядем у нашей печки и мирно
поговорим.
Конечно, с ребенком трудно. Конечно, мала
квартира.
Конечно, будущим летом ты вряд ли
поедешь в Крым.
Еще тошноты и пятен даже в помине нету,
Твой пояс, как прежде, узок, хоть в зеркало
посмотри!
Но ты по неуловимым, по тайным женским
приметам
Испуганно догадалась, чтó у тебя внутри.
Нескоро будить он станет тебя своим
плачем тонким
И розовый круглый ротик испачкает
молоком.
Нет, глубоко под сердцем, в твоих золотых
потемках,
Не жизнь, а лишь завязь жизни завязана
узелком.
И вот ты бежишь в тревоге прямо
к гомеопату.
Он лыс, как головка сыра, и нос у него
в угрях,
Глаза у него навыкат и борода лопатой.
Он очень ученый дядя — и все-таки он
дурак!
Как он самодовольно пророчит тебе
победу!
Пятнадцать прозрачных капель он
в склянку твою нальет.
— Пять капель перед обедом, пять
капель после обеда —
И все как рукой снимает! Пляшите опять
фокстрот!
Так значит, сын не увидит, как флаг над
Советом вьется?
Как в школе Первого мая ребята пляшут
гурьбой?
Послушай, а что ты скажешь, если он
будет Моцарт,
Этот неживший мальчик, вытравленный
тобой?
Послушай, а если ночью вдруг он тебе
приснится,
Приснится и так заплачет, что вся
захолонешь ты,
Что жалко взмахнут в испуге подкрашенные
ресницы,
И волосы разовьются, старательно завиты,
Что хлынут горькие слезы и начисто
смоют краску,
Хорошую, прочную краску с темных
твоих ресниц?..
Помнишь, ведь мы читали, как в старой
английской сказке
К охотнику приходили души убитых птиц.
А вдруг, несмотря на капли мудрых
гомеопатов,
Непрошеной новой жизни не оборвется
нить!
Как ты его поцелуешь? Забудешь ли, что
