Стихотворения и поэмы - страница 26

Шрифт
Интервал

стр.

           поздно, —
Что семя гибели он сам в себе растил,
Что сам он принял рок империи морозной:
Настиг его он здесь, но там – поработил;
Его, избранника надежды и свободы,
Чей пламень рос и креп над всероссийским сном,
Его, зажжённого самой Душой Народа,
Как горькая свеча на клиросе земном.
Смерть утолила всё. За раной гаснет рана,
Чуть грезятся ещё снега родных равнин…
Закат воспламенил мечети Тегерана
И в вышине запел о Боге муэдзин.

1936

Гумилёв

…Ах, зачем эти старые сны:
Бури, плаванья, пальмы, надежды,
Львиный голос далекой страны,
Люди чёрные в белых одеждах…
Там со мною, как с другом, в шатре
Говорил про убитого сына,
Полулёжа на старом ковре,
Император с лицом бедуина…
Позабыть. Отогнать. У ручья
Всё равно никогда не склониться,
Не почувствовать, как горяча
Плоть песка, и воды не напиться…
Слышу подвига тяжкую власть
И душа тяжелеет, как колос:
За Тебя – моя ревность и страсть.
За Тебя – моя кровь и мой голос.
Разве душу не Ты опалил
Жгучим ветром страны полудённой,
Моё сердце не Ты ль закалил
На дороге, никем не пройдённой?
Смертной болью томлюсь и грущу,
Вижу свет на бесплотном Фаворе,
Но не смею простить, не прощу
Моей Родины грешное горе.
Да, одно лишь сокровище есть
У поэта и у человека:
Белой шпагой скрестить свою честь
С чёрным дулом бесчестного века.
Лишь последняя ночь тяжела:
Слишком грузно течение крови,
Слишком помнится дальняя мгла
Над кострами свободных становий…
Будь спокоен, мой вождь, господин,
Ангел, друг моих дум, будь спокоен:
Я сумею скончаться один,
Как поэт, как мужчина и воин.

1935

Хлебников

Как будто музыкант крылатый —
Невидимый владыка бури —
Мчит олимпийские раскаты
По сломанной клавиатуре.
Аккорды… лязг… И звёздный гений,
Вширь распластав крыла видений,
Вторгается, как смерть сама,
В надтреснутый сосуд ума.
Быт скуден: койка, стол со стулом.
Но всё равно: он витязь, воин;
Ведь через сердце мчатся с гулом
Орудия грядущих боен.
Галлюцинант… глаза – как дети…
Он не жилец на этом свете,
Но он открыл возврат времён,
Он вычислил рычаг племён.
Тавриз, Баку, Москва, Царицын
Выплевывают оборванца
В бездомье, в путь, в вагон, к станицам,
Где ветр дикарский кружит в танце,
Где расы крепли на просторе:
Там, от азийских плоскогорий,
Снегов колебля бахрому,
Несутся демоны к нему.
Сквозь гик шаманов, бубны, кольца,
Всё перепутав, ловит око
Тропу бредущих богомольцев
К святыням вечного Востока.
Как феникс русского пожара
ПРАВИТЕЛЕМ ЗЕМНОГО ШАРА
Он призван стать – по воле «ка»!
И в этом – Вышнего рука.
А мир-то пуст… А жизнь морозна…
А голод точит, нудит, ноет.
О голод, смерть, защитник грозный
От рож и плясок паранойи!
Исправить замысел безумный
Лишь ты могла б рукой бесшумной.
Избавь от будущих скорбей:
Сосуд надтреснутый разбей.

1940

Могила М. Волошина

Прибрежный холм – его надгробный храм:
      Простой, несокрушимый, строгий.
Он спит, как жил: открытый всем ветрам
      И видимый с любой дороги.
Ограды нет. И нет ненужных плит.
      Земли наперсник неподкупный,
Как жил он здесь, так ныне чутко спит,
      Всем голосам её доступный.
Свисти же, ветер. Пой, свободный вал,
      В просторах синих песнью строгой:
Он в ваших хорах мощных узнавал
      Открытые реченья Бога.
Своею жизнью он учил – не чтить
      Преград, нагроможденных веком,
В дни мятежей не гражданином быть,
      Не воином, но человеком.
С душою страстной, как степной костёр,
      И с сердцем, плачущим от боли,
Он песню слил с полынным духом гор,
      С запевом вьюги в Диком поле.
И су́дьбы пра́вы, что одна полынь
      Сны гробовые осенила,
Что лишь ветрам, гудящим из пустынь,
      Внимает вольная могила.

1934

Семь стихотворений

Стансы

А. А.

Порой мне брезжила отрада
В простом, – совсем, совсем простом:
Подкрасться полночью из сада
И заглянуть в мой сонный дом.
Окно распахнуто. Гардины
Чуть зыблются… Весна легка,
И отсвет, тонкий, как седины,
Скользит на сумрак потолка.
Над абажуром старой лампы
Так тих светящийся венец,
Так мирны тёмные эстампы,
Ковров тяжёлый багрянец…
Так странно нов, манящ и светел
Знакомых книг над рядом ряд:
Ночь окунула в мягкий пепел
Их слишком праздничный наряд.
Как вы пленительны, как святы,
Друзья, взлелеянные мной —
Пенаты, добрые пенаты
Родимой комнаты ночной!

стр.

Похожие книги