Если же три бы еще они лишних выдули вздоха,
Сотней тогда бы стихов усладили селян онемелых.
Титир и Алфесибей внимательно слушали оба,
45 Алфесибей же с такой обратился к Титиру речью:
"Что же, почтенный старик, ты росистые земли Пелора
Бросить решишься, пойти собираясь в пещеру Циклопа?"
Он: "Не боишься ли ты? Что меня, дорогой мой, пытаешь?"
Алфесибей же: "Боюсь? Пытаю?" -- на это ответил.
50 "Иль непонятно тебе, что дудка божественной силой
Пела? Подобно тому тростнику, что от шепота вырос -
Шепота, что возвестил о висках безобразных владыки,
Бромия волей Пактола песок озлатившего ярко?
Но коль зовет к берегам она Этны, покрытою пемзой,
55 Старец почтенный, не верь облыжному благоволенью,
Местных дриад пожалей и овец своих не бросай ты;
Горы наши, леса, родники по тебе будут плакать,
Нимфы со мной тосковать, опасаясь несчастий грядущих,
Да и Пахин изойдет от собственной зависти давней.
60 Будет досадно и нам, пастухам, что тебя мы знавали.
Не покидай, умоляю тебя, о старец почтенный,
Ты ни ручьев, ни полей, твоим именем славных навеки!"
"Больше, по правде скажу, половины этого сердца,-
Тронув рукою его, престарелый Титир воскликнул,-
65 Мопс, съединенный со мной ради тех взаимной любовью,
Что убежали, боясь злокозненного Пиренея!
Думал он, что на брегах от Пада справа и слева
От Рубикона живу я в Эмилии, к Адрии близко;
Он предлагает сменить на этнейские пастбища наши,
70 Не сознавая, что мы вдвоем обитаем на нежной
Гор Тринакрийских траве, которой в горах сицилийских
Лучше нет никакой для пищи коровам и овцам.
Но, хоть и надо считать, что хуже лугов на Пелоре
Скалы этнейские, все ж навестил бы охотно я Мопса,
75 Бросив стада мои здесь, не страшись я тебя, Полифема".
Алфесибей возразил: "Полифема-то кто ж не боится,
Раз он привык обагрять свою пасть человеческой кровью
С самых тех пор, что увидеть пришлось в старину Галатее.
Как разрывал он, увы, несчастного Ацида чрево!
80 Чуть не погибла сама! Могла ли любовь пересилить
Бешенство гнева его и огонь его ярости дикой?
Ну а легко ль удержал свою душу в трепетном теле
Ахеменид, как циклоп упивался друзей его кровью?
Жизнью своей умоляю тебя, не поддайся влеченью
85 Страшному, чтобы ни Рен, ни Наяда не отняли этой
Славной у нас головы, которую зеленью вечной
Девы высокой венчать стремится скорее садовник".
Титир, с улыбкой и всей душою его одобряя,
Выслушал молча слова великого стада питомца.
90 Но так как кони, эфир рассекая, неслися к закату,
Быстро тень наводя на все бросавшее тени,
Посохоносцы, покинув леса и прохладные долы,
Снова погнали овец домой, а лохматые козы
К мягкой траве луговин повели за собою все стадо.
95 Неподалеку меж тем Иолай хитроумный скрывался,
Слышал он все, а потом и нам обо всем рассказал он.
Мы же, о Мопс, и тебе поведали всю эту повесть.
I
КАРДИНАЛУ НИККОЛО ДА ПРАТО
Преподобнейшему отцу во Христе, возлюбленнейшему владыке Николаю1, небесной милостью епископу Остии и Веллетри, легату Апостолического престола, отряженному также Святою церковью миротворцем в Тоскану, Романью, Тревиджанскую марку2 и места близлежащие,-- преданнейшие чада капитан Александр3, Совет Белой партии Флоренции и все члены его ревностно и с величайшей преданностью поручают себя.
Руководствуясь Вашими спасительными наставлениями и желанием снискать Вашу апостолическую милость, после ценного для нас обмена мнениями отвечаем на святые предписания, каковые Вы нам направили. И если бы за чрезмерное промедление нас признали бы повинными в небрежении или нерадивости, да не падет на нас осуждение, но да будет во благо нам Ваше святое смирение. И, учитывая, какого рода и сколько совещаний необходимо нашему братству, дабы и впредь действовать как должно, с тем чтобы существование содружества было принято во внимание, рассмотрите то, чего мы здесь касаемся, и, если бы случилось, что отсутствием должной поспешности мы навлекли на себя Ваши упреки, мы просим о снисхождении, и да поможет Вам Ваше великое добросердечие применить его к нам.
Как чуждые неблагодарности дети, прочли мы, благочестивый отец, Ваше письмо, которое, полностью совпадая со всеми нашими чаяниями, тотчас же наполнило души наши такою радостью, какую никто не смог бы измерить ни словами, ни мыслями. Ибо смысл послания Вашего, составленного в форме отеческого увещевания, лишний раз сулит нам благополучие родины, коего мы как бы в сновидений4 желали и страстно жаждали. Ради чего же еще мы ввергли себя в гражданскую войну? И какое иное назначение было у наших белых знамен? И ради чего иного мечи наши и копья окрасились кровью, если не ради того, чтобы те, кто дерзко и самочинно урезал гражданские права, склонили главу под властью благотворного закона и вынуждены были соблюдать мир в отечестве? Несомненно, что у справедливой стрелы нашего стремления, приведенной в движение тетивой, что служила нам, была, есть и будет впредь одна-единственная цель -- спокойная жизнь и свобода флорентийского народа. Так что, если Ваши усердные бдения направлены на то, чтобы добиться столь желанного для нас блага, и коль скоро Вы намереваетесь вернуть противников наших, к чему как будто и устремлены Ваши святые усилия, на путь добрых гражданских традиций, кто сумеет воздать Вам соразмерную благодарность? Это не под силу нам, отче, так же как и всем живущим на земле флорентийцам. Но коль скоро на небе есть Доброта, которая вознаграждает подобные деяния, да вознаградит она Вас по заслугам -- Вас, кто проникся состраданием к столь великому городу и спешит положить конец распрям его граждан.
