Предзакатное небо висит за окном
Пропускающим воду сырым полотном,
Луч, прорвавшись, крадётся к соседу,
Его перстень горит самоварным огнём.
«Может, девочек, – он говорит, – позовём?»
И скучает: «Хорошеньких нету».
Через миг погружается вновь в полутьму.
Он молчит, так как я не ответил ему.
Он сердит: рассчитаться бы, что ли?
Не торопится к столику официант,
Поправляет у зеркала узенький бант.
Я на перстень гляжу поневоле.
Он волшебный! Хозяин не знает о том.
Повернуть бы на пальце его под столом –
И, пожалуйста, синее море!
И коралловый риф, что вскипал у Моне
На приехавшем к нам погостить полотне,
В фиолетово-белом уборе.
Повернуть бы ещё раз – и в Ялте зимой
Оказаться, чтоб угольщик с чёрной каймой
Шёл к причалу, как в траурном крепе.
Снова луч родничком замерцал и забил,
Этот перстень… На рынке его он купил,
Иль работает сам в ширпотребе?
А как в третий бы раз, не дыша, повернуть
Этот перстень – но страшно сказать что-нибудь:
Всё не то или кажется – мало!
То ли рыжего друга в дверях увидать?
То ли этого типа отсюда убрать?
То ли юность вернуть для начала?
* * *
Взметнутся голуби гирляндой чёрных нот.
Как почерк осени на пушкинский похож!
Сквозит. Спохватишься и силы соберёшь.
Ты старше Моцарта. И Пушкина вот-вот
Переживёшь.
Друзья гармонии, смахнув рукой со лба
Усталость мёртвую, принять беспечный вид
С утра стараются. И всё равно судьба
Скупа, слепа,
К ним беспощадная. Зато тебя щадит.
О, ты-то выживешь! Залечишь – и пройдёт.
С твоею мрачностью! Без слёз, гордясь собой,
Что сух, как лёд.
А эта пауза, а этот перебой –
Завалит листьями и снегом заметёт.
С твоею тяжестью! Сырые облака
По небу тянутся, как траурный обоз,
Через века.
Вот маска с мёртвого, вот белая рука –
Ничто не сгладилось, ничто не разошлось.
Они не вынесли. Им непонятно, как
Живём до старости, справляемся с тоской,
Долгами, нервами и ворохом бумаг…
Музейный узенький рассматриваем фрак,
Лорнет двойной.
Глядим во тьму.
Земля просторная, но места нет на ней
Ни взмаху лёгкому, ни быстрому письму.
И всё ж в присутствии их маленьких теней
Не так мучительно, не знаю почему.
* * *
Исследовав, как Критский лабиринт,
Все закоулки мрачности, на свет
Я выхожу, разматывая бинт.
Вопросов нет.
Подсохла рана.
И слёзы высохли, и в мире та же сушь.
И жизнь мне кажется, когда встаю с дивана,
Улиткой с рожками, и вытекшей к тому ж.
От Минотавра
Осталась лужица, точнее, тень одна.
И жизнь мне кажется отложенной на завтра,
На послезавтра, на другие времена.
Она понадобится там, потом, кому-то,
И снова кто-нибудь, разбуженный листвой,
Усмотрит чудо
В том, что пружинкою свернулось заводной.
Как в погремушке, в раковине слуха
Обида ссохшаяся дням теряет счёт.
Пусть смерть-старуха
Её оттуда с треском извлечёт.
Звонит мне под вечер приятель, дуя в трубку.
Плохая слышимость. Всё время рвётся нить.
«Читать наскучило. И к бабам лезть под юбку.
Как дальше жить?»
О жизнь, наполненная смыслом и любовью,
Хлынь в эту паузу, блесни ещё хоть раз
Страной ли, музою, припавшей к изголовью,
Постой у глаз
Водою в шлюзе,
Всё прибывающей, с буксиром на груди.
Высоким уровнем. Системою иллюзий.
Ещё какой-нибудь миражик заведи.
ДУНАЙ
Дунай, теряющий достоинство в изгибах,
Подобно некоторым женщинам, мужчинам,
Течёт во взбалмошных своих дубах и липах
Души не чая, пристрастясь к дешёвым винам.
Его Бавария до Австрии проводит,
Он покапризничает в сумасбродной Вене,
Уйдёт в Словакию, в её лесах побродит
И выйдет к Венгрии для новых впечатлений.
Всеобщий баловень! Ни войны, ни затменья
Добра и разума не омрачают память,
Ни Моцарт, при смерти просивший птичье пенье
В соседней комнате унять и свет убавить.
Вертлявый, влюбчивый, забывчивый, заросший
В верховьях готикой, в низовьях камышами,
И впрямь что делал бы он с европейским прошлым,
Когда б не будущее, посудите сами?
Что ж выговаривать и выпрямлять извивы,
Взывать к серьёзности, – а он и не старался!
А легкомыслие? – так у него счастливый
Нрав, легче Габсбургов, и долго жить собрался.
* * *
Слово «нервный» сравнительно поздно
Появилось у нас в словаре
У некрасовской музы нервозной
В петербургском промозглом дворе.
Даже лошадь нервически скоро
В его желчном трехсложнике шла,
