Мы верим книгам, музыке, стихам,
Мы верим снам, которые нам снятся,
Мы верим слову… (Даже тем словам,
Что говорятся в утешенье нам,
Что из окна вагона говорятся…)
Все это были розовые дети.
Никто, как в детстве, нас не ждет внизу.
Не переводит нас через дорогу.
Про злого муравья и стрекозу
Не говорит. Не учит верить Богу.
До нас теперь нет дела никому –
У всех довольно собственного дела.
И надо жить, как все, но самому…
(Беспомощно, нечестно, неумело).
…Наутро сад уже тонул в снегу.
Откроем окна – надо выйти дыму.
Зима, зима. Без грусти не могу
Я видеть снег, сугробы, галок, зиму.
Какая власть, чудовищная власть
Дана над нами каждому предмету –
Термометру лишь стоит в ночь упасть,
Улечься ветру, позже встать рассвету…
Как беззащитен, в общем, человек,
И как себя он, не считая, тратит…
– На мой не хватит, или хватит век, –
Гадает он. Хоть знает, что не хватит.
Первый чуть пожелтевший лист
(Еле желтый – не позолота),
Равнодушен и неречист
Тихо входит Сентябрь в ворота
И к далекой идет скамье…
Нежен шелест его походки.
Самый грустный во всей семье
В безнадежности и в чахотке.
Этот к вечеру легкий жар,
Кашель ровный и суховатый…
Зажигаются, как пожар,
И сгорают вдали закаты.
Сырость. Сумрак. Последний тлен
