Стихотворения, 1929-1930 - страница 7

---

Перейти на стр. ОК

---

           Жизнь —

               жестче —

у моей парижанки

       вид другой.

Не знаю, право,

         молода

            или стара она,

до желтизны

        отшлифованная

            в лощеном хамье.

Служит

   она

    в уборной ресторана —

маленького ресторана —

          Гранд-Шомьер.

Выпившим бургундского

          может захотеться

для облегчения

      пойти пройтись.

Дело мадмуазель

       подавать полотенце,

она

 в этом деле

      просто артист.

Пока

    у трюмо

      разглядываешь прыщик,

она,

 разулыбив

      облупленный рот,

пудрой подпудрит,

          духами попрыщет,

подаст пипифакс

       и лужу подотрет.

Раба чревоугодий

       торчит без солнца,

в клозетной шахте

       по суткам

            клопея,

за пятьдесят сантимов!

             (по курсу червонца

с мужчины

    около

       четырех копеек).

Под умывальником

           ладони омывая,

дыша

     диковиной

       парфюмерных зелий,

над мадмуазелью

       недоумевая,

хочу

 сказать

    мадмуазели:

   — Мадмуазель,

       ваш вид,

             извините,

               жалок.

На уборную молодость

          губить не жалко вам?

Или

 мне

   наврали про парижанок,

или

 вы, мадмуазель,

        не парижанка.

Выглядите вы

      туберкулезно

            и вяло.

Чулки шерстяные…

        Почему не шелка́?

Почему

   не шлют вам

         пармских фиалок

благородные мусью

        от полного кошелька? —

Мадмуазель молчала,

         грохот наваливал

на трактир,

    на потолок,

            на нас.

Это,

 кружа

    веселье карнавалово,

весь

 в парижанках

       гудел Монпарнас.

Простите, пожалуйста,

            за стих раскрежещенный

и

   за описанные

         вонючие лужи,

но очень

      трудно

         в Париже

          женщине,

если

 женщина

      не продается,

           а служит.

[1929]

Красавицы^>*

(Раздумье на открытии Grand Opéra[1])

В смокинг вштопорен,

побрит что надо.

По гранд

       по опере

гуляю грандом.

Смотрю

      в антракте —

красавка на красавице.

Размяк характер —

всё мне

   нравится.

Талии —

       кубки.

Ногти —

       в глянце.

Крашеные губки

розой убиганятся^>*.

Ретушь —

    у глаза.

Оттеняет синь его.

Спины

   из газа

цвета лососиньего.

Упадая

   с высоты,

пол

 метут

    шлейфы.

От такой

      красоты

сторонитесь, рефы^>*.

Повернет —

       в брильянтах уши.

Пошеве́лится шаля —

на грудинке

       ряд жемчужин

обнажают

    шеншиля^>*.

Платье —

    пухом.

       Не дыши.

Аж на старом

      на морже

только фай

    да крепдешин,

только

   облако жоржет.

Брошки — блещут…

        на́ тебе! —

с платья

   с полуголого.

Эх,

 к такому платью бы

да еще бы…

       голову.

[1929]

Стихи о советском паспорте^>*

Я волком бы

         выгрыз

         бюрократизм.

К мандатам

    почтения нету.

К любым

       чертям с матерями

            катись

любая бумажка.

         Но эту…

По длинному фронту

         купе

          и кают

чиновник

    учтивый

          движется.

Сдают паспорта,

       и я

         сдаю

мою

 пурпурную книжицу.

К одним паспортам —

             улыбка у рта.

К другим —

       отношение плевое.

С почтеньем

        берут, например,

               паспорта

с двухспальным

          английским левою.

Глазами

   доброго дядю выев,

не переставая

      кланяться,

берут,

  как будто берут чаевые,

паспорт

   американца.

На польский —

         глядят,

            как в афишу коза.

На польский —

         выпяливают глаза

в тугой

   полицейской слоновости —

откуда, мол,

       и что это за

географические новости?

И не повернув

      головы кочан

и чувств

      никаких

           не изведав,

берут,

  не моргнув,

       паспорта датчан

и разных

       прочих

       шведов,

И вдруг,

   как будто

       ожогом,

           рот

скривило

       господину.

Это

 господин чиновник

          берет

мою

 краснокожую паспортину.

Берет —

      как бомбу,

          берет —

            как ежа,

как бритву

    обоюдоострую,

берет,

  как гремучую

          в 20 жал

змею

    двухметроворостую.

Моргнул

      многозначаще

         глаз носильщика,

хоть вещи

    снесет задаром вам.

Жандарм

       вопросительно

          смотрит на сыщика,

сыщик

   на жандарма.

С каким наслажденьем

             жандармской кастой

я был бы

       исхлестан и распят

за то,

    что в руках у меня

          молоткастый,

серпастый

    советский паспорт.

Я волком бы

     выгрыз

        бюрократизм.

Читать дальше

---

Перейти на стр. ОК

---