Пустяшный факт —
а вот пожалте!
И месяцы
даже
его не истопали.
С вечера
в Ялте
ждал «Севастополя».
Я пиво пил,
изучал расписание,
охаживал мол,
залив огибающий,
углублялся
в круги
для спасания
погибающих.
Всю ночь прождали.
Солнце взвалив,
крымское
утро
разинулось в зное.
И вот
«Севастополь»
вылез в залив,
спокойный,
как заливное.
Он шел,
как собака
к дичи подходит;
вползал,
как ревматик
вползает на койку.
Как будто
издевается пароходик,
на нас
из залива
делая стойку.
Пока
прикрутили
канатом бока,
машина
маслом
плевалась мило.
Потом
лебедкой
спускали быка —
ревел,
возможно
его прищемило.
Сошел капитан.
Продувная бестия!
Смотрел
на всё
невинней овцы.
Я тыкал
мандат,
прикрывая
«Известия»
и упирая
на то, что «ВЦИК».
Его
не проведешь на мандате —
бывали
всякие
за несколько лет!
— Идите
направо,
червонец дайте,
а вам
из кассы
дадут билет.—
У самого лег
у котла
на наре.
Варили
когда-нибудь
вас
в самоваре?
А если нет,
то с подобным неучем
нам
и разговаривать не о чем.
Покойнице
бабушке б
ехать в Батум —
она — так да́ —
недурно поспа́ла бы.
В поту
бегу
на ветер палубы.
Валялась
без всяких классов,
горою
мяса,
костей
и жира,
разваренная масса
пассажиров.
А между ними
две,
в моционе,
оживленнейшие дамочки.
Образец —
дореволюционный!
Ямки и щечки,
щечки и ямочки.
Спросил капитана:
— Скажите, как звать их?
Вот эти вот
две
моркови? —
— Левкович,
которая порозоватей,
а беленькая —
Беркович.
Одна говорила:
— Ну и насели!
И чистая
публика
не выделена!
Когда
на «Дофине» сидела
в Марселе —
французы сплошь!
Удивительно! —
