Лейтенант Титоренко был окончательно сбит с толку, но обсуждать приказания командиров не имел права, хотя ему, может, и стало бы легче, знай он, что Плотников и сам только смутно догадывался о содержании бумаг, переданных им молоденькому командиру разведчиков…
Над переправой, снижаясь, тянул на одном моторе тяжелый бомбардировщик – темно-зеленый краснозвездный ТБ-3. Рядом с ним, в охранении, вертелся волчком И-16, прозванный за характерный изгиб крыла «ласточкой»; а за лес, отбомбившись, уходили немецкие пикировщики, подвывая моторами и сверкая в солнечных лучах фюзеляжами, похожими на длинные стрекозиные тела. Было редкое и короткое затишье. У самой кромки берега, усыпанной гильзами самолетных пулеметов, на относительно спокойном отрезке береговой линии, чуть левее запруженного армейскими подразделениями и беженцами моста, вдоль желтой изломанной линии траншейного бруствера стояли несколько пароконок. Из них только две были санитарными крытыми повозками – фургонами. На остальных подводах в самых живописных позах располагались бойцы, большей частью в обмундировании с застарелыми следами крови, грязные от въевшейся пыли бинты свидетельствовали о различных ранениях.
Ничего необычного в этой прифронтовой картинке не было, но Саша Титоренко не зря слыл классным разведчиком. Он сразу отметил, что часть его инвалидной команды, или, как оговорился начштаба полка, «команды выздоравливающих», хотя и была одета в армейскую форму не первой свежести, однако имела обмундирование, в основном еще ни разу не стиранное. Не заметил лейтенант и солдатских ботинок с неудобными обмотками. На многих были не новые, но добротные сапоги и, пожалуй, самым странным было наличие автоматического оружия.
В связи с острой нехваткой в действующих подразделениях не только автоматов, но и обыкновенных мосинских трехлинеек, по армии было отдано строжайшее распоряжение: изымать у ездовых и всяких других обозников любые виды вооружения – в обозах разрешалось иметь одну винтовку на пять подвод. Вместе с тем из одного санитарного фургона торчал ствол немецкого пулемета МГ-34, а на открытых повозках среди нехитрого солдатского скарба и под тряпьем, в сене угадывались два автомата: отечественный ППД и германский МП.
Лейтенанта, видимо, не только с нетерпением ждали, но и знали в лицо. Как только он, прихрамывая, подошел к санитарному обозу, ему навстречу из крытой повозки выскочил крепкий широкоплечий красноармеец с тремя треугольниками на петлицах и сержантской полевой сумкой на узком ремешке через плечо.
По особому армейскому шику, с каким сержант отдал честь, кинув к пилотке сначала кулак, а потом, уже у виска, развернув его в ладонь, Титоренко понял, что имеет дело с кадровым военнослужащим:
– Старший по команде сержант Васин.
Титоренко тоже козырнул. Сержант открыл кирзовый клапан своей сумки, выхватил конверт из грубой оберточной бумаги и протянул его лейтенанту:
– Приказано передать.
Титоренко взял конверт и небрежно извлек из кармана галифе складной трофейный нож. Тихо, по-змеиному, пискнуло узкое выкидное лезвие, и лейтенант одним точным движением вспорол бумагу:
– Кто приказал?
– Начальник особого отдела, – сказал сержант и с восхищением посмотрел на зеркально сверкнувшее лезвие ножа. – По прочтении приказано сжечь, – добавил он.
Вскрыв конверт и на ходу вынимая его содержимое, лейтенант подошел к одной из повозок, присел на краешек и углубился в чтение.
Васин подошел следом и с нетерпением ждал приказаний, переминаясь с ноги на ногу.
Титоренко дважды перечитал весьма объемный текст, потом достал из кармана зажигалку и поджег сначала конверт, а после остальные бумаги. Задумчиво покачав головой, он уже осмысленным, понимающим взглядом окинул повозки и стоящих рядом с ними бойцов. Когда бумаги превратились в пепел, он растоптал его и повернулся к сержанту:
– Ну, сержант, двинули. Как я понял, объяснять тебе ничего не надо. Объяснимся за Днепром.
Васин несколько секунд всматривался в лицо лейтенанта, словно убеждаясь в том, что командир полностью уяснил свою задачу, и сорвался с места, как застоявшаяся лошадь.
