— Николай Александрович! — закричал я, сгорая от стыда. — Вы же умный человек! Неужели вы не понимаете, что это была шутка?
— Шутка?
— Ну не шутка, а глупая выходка. Наглая выходка…
— Выходка, — повторил он и покачал головой. — Ничего себе выходка. Знаете, Алексей Викторович, мы с вашим батюшкой тоже были молоды и тоже иногда озоровали, но чтоб до такой степени… извините-с. Я на вас зла не держу. Более того, я очень благодарен вам за гостеприимство и, ежели попадете в наши края, рад буду ответить вам тем же, однако сейчас задерживаться здесь долее не намерен. Велите вашему Семену снести вещи.
С этими словами он вышел.
Я был совершенно убит. «Это же надо, — думал я. — И дернул черт меня за язык с этими тысячами».
Я плюнул с досады; крикнув Семена, я велел ему снести вещи. Самому мне было стыдно выходить на улицу, совестно смотреть в глаза Вере. Приоткинув угол занавески, я посмотрел во двор. Николай Александрович с Верой стояли у крыльца, наблюдая за Дуняшей и Семеном, укладывавшими вещи. Черная кибитка, черные лошади и черные люди на белом снегу сверху были похожи на стаю грачей. Когда вещи были уложены, я накинул пальто, но шапку не надел и вышел. Увидев меня, Вера улыбнулась:
— Алексей Викторович, куда вы без шапки? Застудите голову.
Она держала руки в темной котиковой муфте.
— Не извольте беспокоиться, — сказал я. — Моя голова столь бесполезный предмет, что не стоит вашего внимания.
Слова эти были сказаны не столько для нее, сколько для ее батюшки, который, услыхав их, усмехнулся, но затем снова нахмурился и отвернулся.
— Вот, — сказала Вера. — Может, мы с вами больше никогда и не увидимся.
— Отчего же, — сказал я. — Ваше Никифорово не такой уж дальний свет. Да и в Казани у вас могут объявиться дела.
— Прощайте, Алексей Викторович, — сказала она, вынимая руку из муфточки.
— Прощайте, — сказал я и, поцеловав руку, задержал ее в своей.
— Долгое прощанье — лишние слезы, — по своему обыкновению хмуро заметил отец и, оттеснив дочь, подошел ко мне.
— Прощай, мой друг, — сказал он неожиданно на «ты». — Поклон и благодарность твоему батюшке, а ежели случится по надобности или без надобности проезжать мимо нашего захолустья, милости просим, всегда будем рады.
С этими словами он нырнул вслед за дочерью в кибитку и запахнул полог, больше не оглянувшись.
— Трогай! — донесся до меня его сиплый голос.
Ямщик разобрал вожжи, гикнул, и лошади с места рванули рысью.
Признаюсь, мне было грустно смотреть им вслед. Но, вернувшись в дом, я почувствовал облегчение.
В прихожей стоял Семен. По его виду я сразу понял, что он чем-то не то удивлен, не то взволнован и хочет поделиться со мной, но видимо, не решается.
— Ты что, Семен? — спросил я.
— Да нет, я вообще-то ничего, — сказал он. — Я только хотел сказать, что Гришка целковый-то мне отдал.
— Неужели? — удивился я.
— Вот тебе крест святой, — перекрестился Семен и посмотрел на меня с видом победителя.
— А, — понял я его радость. — Ты хочешь сказать, что божья воля проявилась!
— А то как же, — кивнул головой Семен.
— Ну, стало быть, заработал где или украл, — сказал я. — Может, отдал просто по совести и без всякой господней воли.
— Нет уж, барин, — покачал головой Семен, — так он не отдал бы. Уж я этого Гришку знаю.
На третий день рождества я к девяти часам утра был обязан повесткою явиться в здание дворянского собрания, где прибывший из Петербурга сенатор должен был ознакомить нас с задачами нового суда.
После заседания я встретил в коридоре Костю Баулина, который, как оказалось, давно приехал и дожидался меня. Костя сказал мне, что труп Правоторова эксгумирован и теперь находится в помещении анатомического театра, где я и могу произвести обследование вместе с медицинскими экспертами.
— Ну что, — спросил я по дороге. — Нашел что- нибудь интересное?
— Кажется, — усмехнулся Костя.
— Что именно?
— Приедешь — увидишь.
Анатомический театр представлял собой довольно большую залу с окнами, закрашенными до половины белой краской, на которой какие-то любители заборной литературы из студентов нацарапали свои имена и всяческие изречения. Посреди залы и у стен стояло несколько столов с тяжелыми мраморными крышками. На столах лежали трупы людей, обезображенные смертью и скальпелем студентов. Костя подвел меня к столу, на который я сначала не обратил никакого внимания. Там лежал скелет с налипшими на нем остатками разложившихся мяса и кожи.
