Когда повстанческий отряд, несмотря на попытки задержать его, покинул пределы России, царское правительство приняло это известие с определенным облегчением: его куда больше устраивало, что Разин устремился к чужеземным берегам, чем если бы он действовал внутри страны. На первый раз социальная опасность, исходившая от князей казачьей вольницы, благополучно для класса феодалов миновала. Сравнительно быстро улеглись волнения и в связи с возвращением разинцев с Каспия через Астрахань и Царицын на Дон.
Однако администрация Алексея Михайловича получала все новые и новые подтверждения тому, что после плаванья за «зипунами» его участники и не думали возвращаться к прежней жизни на Дону. У властей были серьезные основания для опасений. Разин слишком явно продемонстрировал, что свободно может стать хозяином на Нижней Волге и Москва будет не в состоянии тягаться там с ним силами.
И вот предприимчивый «батька», как уважительно называли казаки своего атамана, опять что-то затевал. Но что именно? Куда и с какой целью снаряжает он новый поход? Эти вопросы не давали покоя царю и его окружению. Ответ на них должен был привезти в Москву специально посланный ранней весной 1670 года в Черкасск дворянин Г. Евдокимов. Ему же надлежало позаботиться о том, чтобы «закрыть» Дон: «учинить заставы крепкие» и прекратить доступ в казачий край людей и товаров.
В Черкасске государев посланец, официально прибывший якобы для того, чтобы объявить станичникам монаршье «благоволение», был с почетом принят старшйной во главе с К. Яковлевым. Собрался круг, на котором казакам прочли милостивую царскую грамоту. «Домовитые» донцы клятвенно заверили Евдокимова, что будут верой и правдой служить царю, в подтверждение чего в Москву должна была быть отправлена специальная казачья депутация. Но на другой день в Черкасск вихрем ворвался Разин с отрядом. Он потребовал собрать новый круг и велел цареву гонцу держать ответ перед ним. Разгневанный атаман уличал Евдокимова в том, что тот — боярский лазутчик. Сколько-нибудь убедительных опровержений Евдокимов представить не мог и за то, что вздумал на Дону шпионить, поплатился жизнью. Та же участь постигла другого посланца из Москвы — воеводу И. Хвостова. Расправе подверглись и те представители старшины, которые пытались противодействовать разинцам. Крайне обострились отношения между С. Т. Разиным и К. Яковлевым — новым и старым властителями Дона. Первый все более утверждался в казачьей среде как признанный лидер, второй, напротив, утрачивал былой авторитет, но не желал с этим мириться. Разин, хотя и чтил Яковлева как войскового атамана и как своего крестного, не хотел терпеть никакого вмешательства с его стороны в свои дела. Однажды, вскипев, он на него «с ножем метался», а когда Яковлев принялся поучать крестника, что, мол, не следовало убивать Евдокимова и, дескать, не сносить теперь ему за это головы, Разин резко ответил: «Ты де владей своим войском, а я де владею своим…»
О разделении донцов на два стана свидетельствует широко известная народная песня:
Степан Тимофеевич
В войсковую канцелярию
Он совсем не хаживал…
С казаками-то во кругу
Дум горьких он не думывал…
…Степан Тимофеевич
Думал думушку со своей голью,
Он голью голытьбою…
«Ты голытьбушка ли моя,
Голь моя разбессчастная,
Голь моя несчастная!
Собирайся-ка ты, голытьбушка…
…Побываем мы, погуляем На Волге широкой реке».
Существование на Дону двух социально противоположных лагерей было состоявшимся фактом, но ни одна из сторон не решалась вступить в открытую борьбу против другой: «домовитые», группировавшиеся вокруг К. Яковлева, сочли за лучшее выждать, так как перевес сил был явно не в их пользу, а голутвенные, шедшие за Разиным, не сомневались в том, что их главный враг за Доном, на Руси. Готовясь выступить в новый поход, они не подозревали, что оставляют у себя за спиной не надежного союзника, каким издавна привыкли донцы считать своего брата казака независимо от его достатка и положения, а вероломного противника. Разинцы слишком поздно отсекли от себя казачью верхушку, и это запоздалое прозрение дорого им обошлось.
