- И ты снова взял банк? А помнишь, как мы хотели с тобой?..
- Помню. Когда я купил за какие-то две или три тысячи долларов, все-таки я своего добился, купил подержанный «мерседес», я сутки не вылезал из машины. Я ездил по грязным улицам грязного города, грязной страны, кишащей сором и гнилью, и был горд собой, как Сципион, взявший, наконец, свой Карфаген. Как Цицерон, перешедший свой Рубикон.
- Цезарь.
- Все равно: Цезарь, Циммерман, Цицерон... Хрен один. Важно перейти Рубикон.
Нужно было снова крутиться, как вошь на гребешке, снова горбатиться, чтобы устоять на ногах. Все повторилось: воровство, подкуп, шантаж... Та же грязь, та же вонь... Мир смердел, а я нюхал. И все только ради того, чтобы чувствовать себя водителем, ты только подумай, чтобы быть на привязи у какого-то сраного «мерседеса». Стоп, сказал я себе, стопаньки-стоп! Ты же умный мужик, ты умеешь такое, что другим и не снилось. Ты же филигранный профессионал! Стоп-стоп-стоп!...
Я неделю не выходил из квартиры. И как это часто бывает, на выручку пришел случай. Точно так, как он пришел Ньютону, Пастеру, Наполеону, кому там еще? Подготовленному уму ведь много не надо, нужен намек, жалкая ассоциация... В какой-то старой забытой книжке, серенький детектив, я вычитал, как какой-то убийца дал промашку по цели по причине слезящегося глаза. Пришлось расстаться с кругленькой суммой... Ферма в тихом забытом людьми и Богом уютном местечке у него накрылась, накрылась мечта... У меня же глаза никогда не слезились! И мне тоже нужна была ферма! Ферма, дом, озеро, сад... Ну, хотя бы какой-то пикапчик без скрежета тормозов и ржавеющих крыльев. Меня тут же прошибло потом. Я нашел! Эврика! - хотел крикнуть я и не крикнул. Я просто бросил все и ушел на вокзал, взял билет и уехал, не зная куда, в большой город, в столицу, в Москву. Как я искал первого своего заказчика, я не стану тебе рассказывать. Это было кино! Прошел месяц, может быть, два, я нашел. Первые деньги я получил за какого-то партработника. До сих пор помню его немо распахнутый рот и удивительно удивленный взгляд его глаз. Они не верили в случившееся. Я наблюдал за ним через прицел до тех пор, пока он не рухнул. Я и сейчас вижу эти глаза, этот рыбий рот, хватающий воздух...
- Это были мои первые злые деньги, по тем меркам - огромные деньги и, поскольку я был очень стеснен в средствах, я согласился, не задумываясь. Ты не поверишь, я искал и тебя по Москве, выискивал по площадям и проспектам, и когда нашел, выслеживал и вынюхивал, я таскался за тобой по пятам, как последний ревнивец.
- Зачем?! Ты хотел меня...
- Нет. Мне любопытно было узнать, на кого ты нас променял?
- Променял?
- Конечно! Я был в этом уверен. Я до сих пор...
- И ты хотел меня... кокнуть.
Юра рассмеялся.
- Нет же, нет. Просто я хотел заглянуть тебе в глаза. Но вы с Жорой прекрасно смотрелись вдвоем, как близнецы-братья, и я не захотел мешать вашему альянсу.
- Юр... Ты пытаешься вменить мне чувство вины?
- Оставь! Все забыто! Забудь!..
Такое не забывается, я это точно знал. И приступ амнезии мне не грозил. Но эти запоздалые объяснения бередили мне душу, оставляя в ней только шрамы, но и проливая, конечно, лучик света на прошлое и на нашу правду, если хочешь, - на святость и праведность. К сожалению, ничего не меняя. Поэтому нет нужды поддерживать эту тему, решил я.
- И ты купил себе БМВ?
- Я пошел в ресторан и до отвала наелся.
Не знаю, что заставило его доверить мне свои мысли, но он был настолько откровенен, что не стеснялся в таких подробностях, которые большинство людей таят в себе всю свою жизнь.
- Я купил кучу баб... Представляешь меня Казановой?
- Нет.
- У меня был свой гарем. Как у Соломона!
- Да иди ты!..
- Я купил свободу. Это был важный этап в моей жизни. Я обрел независимость, да, я просто летал. Ты же знаешь, как окрыляют большие деньги! Надеюсь, тебе удалось пережить это чувство. И вот что важно: плата за это чудо была такой малой, просто ничтожно малой, такой мизерной... Бац! И все. И все! Я был на седьмом небе. Не скрою - мне доставляла моя работа несказанное удовольствие. Я, что называется, нашел себя, снова открыл себя для себя. Ведь я занимался любимым делом: по-прежнему изучал мир, как ученый, рассматривал его в окуляр. Только это уже был окуляр не микроскопа, а прицела, красивого современного прицела с большими оранжево-фиолетовыми стеклами, сверкающими в лучах улыбнувшегося, наконец, мне вечернего солнца. Или раннего, утреннего. Единственным отличием было то, что я рассматривал теперь уже не опостылевшую мне жизнь, не рибосомы и митохондрии, «гепы» или «тайты», - ты помнишь? - не центриоли и ретикулюм, в общем не застывшую, замершую жизнь каких-то там мертвых клеточек, а живую смерть. Ее величество смерть, начало ее начал. Смотришь в эти радостные синие глаза жизни, затем - тюк, и теперь тебе открываются прелести...
