- Такая как?..
- Да любая, самая незначительная на первый взгляд, скажем, глянец плеч Жозефины или блеск глаз Таис...
- Блеск глаз?
- Неодолимый признак творческого потенциала любого вождя.
- Улыбка Джоконды?
- Да, кокетство - как двигатель прогресса.
- И не было никакой борьбы за власть?
- Никакой...
- Никаких партий, идеологий?
- Они не имели смысла. Любая идеология - это пустышка, поскольку каждый день жизнь преподносит такие уроки существования и развития, какие невозможно предусмотреть никакой идеологией. Идеология - это догма, тормоз и враг развития, застывшая, окаменевшая мысль. Застывшая лава еще вчера грохочущего и брызжущего и брюзжащего якобы новыми мыслями политического вулкана. Это рудимент политики, анахронизм. Подчинившись какой-либо идеологии и следуя ей, общество заливает свои легкие суперпрочным цементом. У такого общества нет будущего, поскольку оно перестает свободно дышать.
- Даже Америка, даже Китай?
- Даже Лихтенштейн и Монако.
- И Ватикан?
- Пока белый дым вырвется из трубы на свободу, не одна голова претендента на роль Папы рухнет на плаху святого престола.
- Значит, роль каждого игрока в этом вертепе...
- Да, весь мир - театр... И битва за трон никогда не выявит победителя. Совсем скоро мир станет един, как...
- Невероятная скука!
- Ты не поняла: един - не значит однообразен. Он будет един, но разнообразие его будет таким же пестрым. Ведь для этого Бог и дал каждому из нас по три с половиной миллиарда нуклеотидов. Чем выше гетерогенность системы, тем она устойчивее и ее энтропия неизменно растет. Единство мира в его генофонде, а проявление, манифестация, вся феноменология жизни, останутся бесконечно яркими и богатыми. Традиции, чувства наций по-прежнему должны уважаться. Никаких шовинизмов, нацизмов и национализмов. Никаких расизмов! Все авгиевы конюшни геномов будут напрочь очищены от всех скотских поползновений.
Мы понимали, что вполне возможно, именно это неясное, расплывчатое, чисто абстрактное представление о Пирамиде и являлось камнем преткновения, вызывая среди нас споры, недомолвки и даже мелкие ссоры. И все же меня радовало, что каждая такая стычка проясняла какую-нибудь деталь, линию, штрих в строящемся сооружении, просветляла наше будущее. Я радовался даже чашечке кофе, которая объединяла нас за завтраком и особенно партии в теннис, когда, проиграв свой сет, Инна искренне казнила себя за неудавшийся эйс и потом просила меня подавать ей мячи для отработки техники подачи. Но самую большую радость мне доставляли минуты общения с Аней, живописные минуты искренней радости, деля которые на двоих, мы были счастливы. Поздним утром, медленно выбравшись из ленивой постели, раздвинув полоски жалюзи и удостоверившись, что небо чисто от туч, она, тотчас распахнув окна настежь и встав на цыпочки, тянулась руками и всем телом к уже высокому солнцу... И вдруг начинала петь...
- Ты был счастлив с ней? - спрашивает Лена.
- Она была неравнодушна ко мне.
- И Юля тоже...
- Ага...
- А с Тиной? - спрашивает Лена.
- Её равнодушию не было предела, - говорю я, - она же сангвиник. Полный!.. Понимаешь - полный!.. Переполненный до краёв!..
- Что это значит?
- А я - абсолютный холерик! Как мы могли бы... Поясни - как?!
- Как плюс и минус.
- Что?
- Что могли-то?
- Всё!..
Юлиному любопытству не было предела:
- Расскажи, расскажи еще раз об этом чуде...
- О каком чуде?
- О любви...
Юля, как всегда, открыто посмотрела мне в глаза.
- О любви?.. О любви ты все уже знаешь.
- Каждый раз ты рассказываешь по-новому.
Я не помню, что вообще когда-либо рассказывал ей о любви. Между слов можно было, конечно, прочесть, что мне доводилось в жизни испытывать это чувство, но чтобы об этом кому-то рассказывать - нет. О любви не расскажешь словами. Все что сказано, считаю я, сказано неверно и, наверное, впустую. Любовь молчалива, нема. И каждый знает, что это такое. Облечь в слова - значит фарисействовать, даже юродствовать. Мы ведь произносим слова для того, чтобы за них спрятаться. Чтобы мир знал нас такими, какими мы хотим ему казаться.
- Чудо любви непостижимо, - говорю я. - О том, кого мы любим, мы рассказываем меньше всего. Мы просто знаем, что любим. И все слова, сказанные об этом, кажутся никчемными и даже ложными. У этих слов нет никакой надежды выразить это чудо. Любовь - это Бог. Она не признает разговоров всуе.
