Десять лет механиком в трюме: внутри и снаружи чернее всех.
Я видел, как строились города на Сатурне под великим кольцом,
И был очарован тем, как сияют игрушки рождественским венцом.
Отвергая темную сторону, ты растворяешься в чудесах:
Звезды сверкают – искры от сварки в черных нефтяных небесах.
Я проглядел весь иллюминатор, ища созвездия в пустоте,
Ища те звезды, к которым (я думал) мы обязаны полететь.
Гордыня, чистая гордыня! Весь космос славит лишь волю Твою.
Ты устанавливаешь пределы человеку и муравью!
Ослушание и кощунство – скорость света превозмогать!
Ты сделал ее такой, не иной, и человеку ль Тебя упрекать?
Яснее ясного твой завет: у Солнца жить – вот людей удел.
Но на орбите Сатурна вкрадчивый голос беса мне спел,
Обманный, ласковый: «Эй, Мак-Оли! Видишь звезду? Она твоя!
Ты инженер, сделай же так, чтоб к ней устремилась твоя ладья!»
Тихо, без спешки и похвальбы, голос тек в уши, как цемент,
И застывали холодные факты, собой подкрепляя аргумент:
«Пусть дело займет два поколения – должно решиться наверняка!
Господа почитай Многомерного, плюнь на Медленного Божка.
Новых Элевсинских мистерий познай стремительный хоровод!
Сверхсветовая скорость ждет тебя – так сорви этот сладкий плод!»
В корабле миллион деталей, ведущих слаженный диалог;
Библия столь же сложна, как машина, и не зря ее создал Бог.
Начало ясно: «Да будет свет». Благая Книга дает сигнал:
Бог сотворил Вселенную – и скоростью света ее сдержал.
Свет! То же самое, что и Бог: общепризнанная святыня:
Глас, что нашептывает иное, – это греховная наша гордыня.
Но мне едва ли стукнуло двадцать, я от грез вконец отупел
И кайфовал при мысли о том, что «це» – это вовсе не предел.
Та мысль лучилась во мне авророй, меня пронизывала собой:
Меня искушали уже не речью, но неименуемой новизной…
Тебе мои ведомы ум и сердце, Ты знал, как низко я паду…
Второй инженер на «Геспере», но первый, увы, в аду!
Меня озарило как молнией, ударившей ниотколе:
Надо перекрутить сингулярность внутри бергсонова поля —
И создать вторую грав-струнную оболочку с обратным спином
(Субквантовая инерция ей станет отличным трамплином).
Когда оба порога Хокинга к «це» приблизятся микротреньем,
Перекрестная гравитация пузырю придаст ускоренье!
А внутри конверта – корабль! Он тяжелой броней одет,
Замер в точке, где сил скрещенье обе силы сводит на нет.
А внутри корабля – экипаж, людские души обоих полов,
Адамы и Евы, блазнимые змеем моих премерзких грехов:
Они б долетели до звезд за недели – не за века, вернее,
Они преступили бы Божий Закон – деяния нет дурнее.
Я был молод, я был порочен, я не видел второго дна,
Потому я решил заработать, чтоб проект оплатить сполна.
Лишь недавно свершились битвы великих Торговых домов.
Lex Ulanova был в новинку: справедлив, но жесток и суров.
По-любому в бюро патентов я заявку подать не рискнул;
Проработал втайне все схемы, никому ничего не сболтнул.
О богатстве грезя, не думал человекам секрет подарить.
Тогда я считал, что алчен; на деле вела меня Божья нить.
Ты меня направлял десницей, о бедных ногах заботясь моих,—
От хлада Сатурна до зноя Венеры дорогой печалей немых
Прибыл «Геспер» в сельхозугодья: сотни тысяч зеленых сфер
Парят вокруг Солнца, купаясь в свете, лишенном бесовских скверн.
Десять мильонов тонн белка с фермерских мы увезли равнин
По незримой дуге к лунно-земной станции в точке Лагранж-А1.
До тахионной тяги все грузы перевозили тихо-спокойно,
И я в пути размышлял, может ли умное быть достойным, —
И первые строки Библии передо мною предстали зримо:
«Я создал космос из света, и да будет он нерушимым».
Дремал в каюте, пьян, изможден и сомнениям сопричастен:
«Лучше себя ослепить, чем глядеть на звезды с греховной страстью!»
Но возражает другой голос: «Эти дороги в космос ведут,
Чтоб был человек парящим орлом – не жабой, застрявшей в пруду!»
Бог и дьявол бьются во мне за душу, и я понимаю, что влип,
И правой рукой сжимаю работу всей моей жизни – один инфочип.
Один лишь чип: только на нем – схема сверхсветового скачка;
Ересь и грех под маской нейтрального математического языка.
Уничтожить ли чип – или открыть людям тайну, и пусть летят?
