Дачники возвращаются в город, а местных жителей здесь почти не остается. Можно спокойно бродить туда-сюда и фотографировать. Лишь изредка в каком-нибудь окне показывается суровое старушечье лицо – сразу ухожу. Не люблю сельских, даже когда они просто пялятся.
Сельские – вымирающий вид, и они об этом знают. Эволюционировать или исчезнуть – вот и все их перспективы. Кто выбрал первый вариант – давно уехал, а те, кто остался, глядят на приезжих с ненавистью. Как будто это мы виноваты, что они – слабое звено.
Когда-то здесь кипела жизнь. Здесь есть двухэтажный дом культуры, а позади него – парк. Сейчас это, конечно, не парк, а просто рощица, обнесенная частоколом чугунных пик. Под слоем палой листвы угадываются дорожки. В зарослях виднеются останки качелей и скамеечек. Старательно фотографирую все это. Потом выложу в какой-нибудь тематический паблик.
Сегодня я уже много наснимал. Остался последний штрих. В таком парке обязательно должен быть мемориал Победы.
Вот и памятник. И первая неожиданность за день.
Памятник как памятник: солдат в каске и плащ-палатке стоит на постаменте, опустив взгляд. Автомат ППШ, который солдат держит одной рукой, направлен в небо: прощальный салют павшим товарищам.
Возле памятника стояла коротко стриженная девушка в сером комбинезоне, плотно облегавшем ее худое, спортивное тело. В таком комбинезоне, наверное, удобно работать в саду. Хотя сезон садовых работ вроде бы кончился.
Стояла неподвижно, смотрела на памятник, задрав голову. Будто видела что-то, чего не вижу я.
Я подошел ближе, глядя на девушку сбоку.
Девушка чуть старше меня. Она рассматривала солдата так, будто не понимала, что это и зачем это. Лицо серьезное, вдумчивое. С таким лицом могла бы смотреть на памятник инопланетянка. Или гостья из будущего. Да, я смотрел этот фильм, хотя ненавижу все совковое. В детстве родители заставили. Пришлось осилить, чтобы не расстраивать стариков.
Я сфотографировал ее. Вздрогнув, она обернулась на щелчок.
– Привет, – сказал я.
Испуг исчез из ее взгляда меньше чем за секунду. Кажется, она поняла, что я не сельский троглодит и бояться меня нечего. На всякий случай быстро огляделась и, убедившись, что я один, сказала:
– Здравствуй. Кому этот памятник?
Я не удивился. Иностранка, наверное. Хотя по-русски говорит чисто.
– Неизвестному солдату.
– Солдату. Человеку, который убивает людей.
Мне нечего было на это возразить.
– Я Слава, – сказал я.
Какое-то время она молчала, будто собственное имя вспоминала.
– Я Изольда. Ты здесь живешь?
Она повернулась ко мне, и я увидел на ее животе пятно засохшей грязи. Левый рукав комбинезона слегка надорван. На левой щеке – поджившая царапина. Штанины мокрые по колено.
Я сразу представил, как она бежит через лес, поскальзывается, цепляется одеждой за кусты… От кого удирает? И откуда она вообще тут взялась, одна-одинешенька среди этих зарослей и развалин?
– Да, живу…
– Слава, я очень хочу есть.
Кажется, Изольда изо всех сил старалась, чтобы ее голос звучал не слишком строго. Получалось так себе.
– Пошли, поедим, – предложил я.
Сделав два шага в мою сторону, она резко остановилась и спросила:
– Мне не придется вступать с тобой в связь в обмен на еду?
Точно инопланетянка. Но я решил не удивляться. За свою жизнь я видел столько разных фриказоидов! Я мог бы как-нибудь пошутить в ответ, но не стал: чувствовал, что не поймет. Сделал такое же серьезное лицо, как у Изольды, и сказал:
– Нет, не придется.
И мы побрели к выходу из парка.
По деревне шли молча. Мне пришлось подстроиться под медленный шаг Изольды, на ходу внимательно осматривавшей каждую избушку, развалившуюся или целую. Лишь когда из-за забора на нас залаяла собака, девушка вздрогнула и прибавила ходу.
Через минуту успокоилась и, в очередной раз осмотревшись, произнесла:
– Здесь очень мрачно.
– Ты очень наблюдательна, – не удержавшись, съязвил я.
Она задумалась ненадолго, а потом что-то неслышно прошептала. Вроде бы повторила мои слова.
Запоминает. Учится говорить, как земляне.
– Вся страна – большая помойка, – добавил я.
– Почему? – спросила Изольда.
А и правда, почему?.. Я не знаю. Почему помойка – это помойка? Наверное, потому, что туда все мусор сваливают.
