— Эволюция, — зло процедил Стенли. — Эволюция затратила на нас миллионы лет! А они хотят…
— Вы ошибаетесь, Стенли. — В отсек протиснулся Збигнев. — Эволюция не меряется годами. Ее мера счета — поколения. Так, например, между нами и Юлием Цезарем лишь около ста поколений, ста человек. А от пещерного человека мы отстоим всего на несколько тысяч. Ну а при резком изменении среды обитания количество поколений до появления полностью адаптированной особи резко сокращается.
— Если только они не вымирают! — оборвал Стенли. — Хватит! Я сыт подобными теориями по горло. Не хочу больше здесь оставаться ни минуты!
Збигнев только пожал плечами.
— Хорошо. Я только попрощаюсь кое с кем на станции. А вы включите внешнюю связь.
Он ухватился рукой за поручень на потолке, оттолкнулся и вновь нырнул в переходной отсек. Природин недоуменно оглянулся на Стенли, но тот отрешенно сидел в кресле, уставившись в пульт. И тогда Олег протянул руку и включил селектор.
Несколько минут было тихо.
— Вы меня слышите? — неожиданно спросил из динамика голос Збигнева.
— Да.
— Очень хорошо. Я заблокировал люк станции, и, если через пять минут вы не отшвартуетесь, я разгерметизирую переходной отсек. Я остаюсь.
У Природина от неожиданности перехватило горло. Несколько мгновений он беззвучно хлопал открытым ртом, затем через силу выдавил:
— Збигнев…
— Не надо тратить время на уговоры. У вас осталось четыре с половиной минуты. Прощайте.
— Збигнев! — закричал Природин. — Збигнев! Немедленно вернитесь! Я вам приказываю! Немедленно вернитесь!!! Вы меня слышите?!
Он кричал еще что-то, угрожая и прося, приказывая и умоляя, пока Стенли не остановил его.
— Пора задраивать люк, — спокойно сказал он. — А то как бы он на самом деле не разгерметизировал переходной отсек.
— Но…
— Он тебя не слышит. И не только потому, что отключил связь. Он уже один из них.
Станция удалялась. Уходила в колючую звездную пустоту. Обшарпанная, с оторванным крылом солнечной батареи и порхающими вокруг нее отслоившимися пластами эмали, она продолжала свой долгий, бесконечный путь по орбите.
— Погребальное зрелище, — угрюмо проговорил Стенли. — Я здесь уже седьмой раз. И последний. Все пытался увидеть брата. Оставлял ему письма — он их не брал. Хотел поговорить с ним… Вот и поговорили. — Он вздохнул. — Знаешь, какую эпитафию на фальшивой могиле Энтони написала его жена? — неожиданно спросил он. — «Люди делятся на тех, кто жив, кто умер, и тех, кто странствует в космосе».
Природин бросил на Стенли быстрый взгляд и отвернулся. Смотреть на него было больно.
Внизу под ними медленно, закрывая половину иллюминатора, поворачивался белесо-голубой шар Земли. За уходящей линией терминатора россыпями гаснущих костров тлели огни городов, и было в этом что-то грустное и тревожное, как вид с высот непостижимо высокоразвитой цивилизации на первобытные стойбища человечества.
«Колыбель человечества, — подумал Природин. — Именно колыбель и именно человечества. И не правы на станции, полагая, что разум дан человеку только для того, чтобы жизнь переступила порог с Земли в космос. Разум дан человеку и для того, чтобы и в космосе остаться человеком. Во всяком случае, я хочу, чтобы было так».
…Но когда корабль начал входить в верхние слои атмосферы и перегрузки жарко и душно вдавили их со Стенли в кресла, Природин вдруг ощутил себя на месте большой тупоносой рептилии с огромными, круглыми, бездумными глазами. Рептилия на мгновение высунула из воды голову на длинной змеиной шее, окинула безразличным взглядом близкий берег, с повисшим над ним слоистым туманом, и, отвернувшись, снова погрузилась в теплое лоно вод первичного океана. Кончик хвоста легонько шлепнул по воде, и по спокойной поверхности медленно разошлись еле заметные круги.
