10 апреля 2012
Любовь суть подвиг — с этим утверждением Ивана Охлобыстина трудно спорить. Да мы и не спорим. Наоборот, с нескрываемым любопытством следуем за извилистым ходом его мысли. Что и вам советуем.
— Пиши, — Амур не раз повелевал, —
Поведай всем, по праву очевидца,
Как волею моей белеют лица,
Как жизнь дарю, сражая наповал.
Ты тоже умирал и оживал…
Франческо Петрарка. «На жизнь мадонны Лауры», сонет XCIII
С удовольствием воспользуюсь предложенной темой подвига, подходящей не меньше остальных, чтобы с упорством идиота продолжить говорить о любви. Это единственная тема, о которой говорить стоит. И ничего, кроме панегирика! Плевать я хотел на все возражения. Плакать — удел неудачников.
Никто не смеет утверждать, что мое поколение не умеет любить. Еще как умеем! Мы выросли на окраинах больших городов. Нас терзали страсти космического порядка. С одной стороны — сверкающий кабацкой мишурой жестокий мир наживы и чистогана.
С другой — мир не менее жестокий, но окутанный легендами о возможности общего счастья.
Страсти первого мира превращали нас в чудовищ, страсти второго добавляли слово «сказочных». Мы самое не подверженное суициду поколение. Смысла не видим, и так горим как спички.
У нас удовольствие начинается на стадии отравления. Что ни бери — водку, войну, любовь. Кто не согласится, тот себя обманет. Понимание этого удерживает нас от глупостей.
Плюс про любовь мы узнавали в детстве от дворовых хулиганов и пионервожатых.
Мы по своей доброй воле ходили в библиотеку и мы, мерзавцы, подглядывали в бане за старшеклассницами.
Мы ворвались в звонкие девяностые с азартом налетчиков, к миллениуму передознулись страстями. Разорвавшими наши, по сути, целомудренные души в клочья. То, что принято подразумевать под словом «сердце», у нас на девяносто восемь процентов отработало. Поэтому свои последние два процента мы тратим на любовь. В самом высоком ее понимании. А как любящие родители, мечтающие подарить это главное знание своим детям, мы делимся представлениями о сущности этого чувства. И хотя это невозможно перевести в цифры, мы пытаемся хотя бы вызвать схожие ассоциации. Личными примерами.
Вот взять мою «звонкую песенку». Она даже не понимает, что делает для меня. В ее отчаянной попытке всеми возможными способами спасти мою душу, я вижу ее искреннюю любовь. К такому, какой я есть во всем своем безобразии. Это мне взрывает мозг. Этого не может быть! Я себя знаю, меня нельзя так любить. Мне нечем рассчитываться, но в долгу оставаться нельзя. Дело чести.
Это отнюдь не благодарность с моей стороны. Это обожествление.
В ее фанатичной религиозности столько чувства, что я на один ее поцелуй променяю все отрады мира, включая лучшие бои Федора Емельяненко.
Она родила мне много детей и сделала их хорошими людьми. Воистину несправедлив и прекрасен Промысел Твой, Господи!
Всю свою жизнь я делал ошибки, меня могло спасти только чудо. Я знаю его имя. Я записал его в телефон, и уже шестнадцать лет меняются только модели и рингтоны.
Сейчас рингтоном стоит кусок аудиокниги — Данте Алигьери, «Божественная комедия». Часть первая, «Ад».
Не знаю, смогу ли я объяснить смысл этой горькой усмешки над собой, но в двух словах дело обстоит так: она не смирилась, она никогда не смирится. Она меня спасет точно. Железяка спасет. Так что, демоны, извиняйте.
Первое, что мне приходит в голову, когда я понимаю что-то действительно важное, — желание рассказать ей. Это как в колодец на кладбище ночью кричать — добра не будет. Обязательно какой-то духовный косяк выявится. Так что на рубежах моей души мосты подняты, луки натянуты, и одной конницы — как звезд на небе.
Вот какими категориями сужу я о своем добровольном выборе, глядя на ее новый телефон за семьсот баксов, лежащий на мокром столе резистивным экраном вниз. Что, в принципе, не суть, а так — нюансы. Игра теней в жаркий вечер. Зарницы на горизонте. Солнечные зайчики. Соассоциации.
