Хорошо тому на свете жить,
У кого нет стыда в глазах,
Нет стыда в глазах, ни совести!
Нет у молодца заботушки,
В ретивом сердце зазнобушки!
Зазнобил меня любезный друг,
Зазнобил, сердце повысушил,
Без Краснова солнца высушил,
Без морозу сердце вызнобил.
Я сама дружка повысушу,
Не зельями, не кореньями,
Без морозу сердце вызноблю,
Без Краснова солнца высушу!
Схороню тебя, мой миленький,
В золеном саду под грушею;
Я сама сяду, послушаю:
Но стонет ли мать сыра земля,
Не вскрывается ль гробова доска,
Но встает ли мой сердечный друг?
Зарости, моя могилушка,
Ты травушкой, муравушкой!
Не достанься, мой любезный друг,
Ни девушкам, ни молодушкам,
Ни своей змее-полюбовнице!
Ты достанься, мой любезный друг,
Сырой земле, гробовой доске.
Во сыром-то бору брала Маша ягодки:
{203}Она, бравши ягодки, заблудилася.
Заблудившись, приаукнулась:
«Ты, ay, ay! мил сердечный друг!»
– Не аукайся, моя Машенька:
За мной ходят здесь три сторожа —
Первый сторож – тесть мой батюшка;
Другой сторож – теща-матушка;
Третий сторож – молода жена.
Ты взойди-ка, взойди, туча грозная!
Ты убей-ко громом тестя-батюшку,
Молоньей ты сожги тещу-матушку;
Лишь не бей ты, не жги молодой жопы:
С молодох! женой сам я справлюся:
Я слезьми ее, слезьми вымочу,
Я кручинушкой жену высушу,
Во сыру землю положу ее;