Сокрытие имен под начальными буквами фамилии или под псевдонимами у нас издавна не уважается; это считается у нас как бы за некоторую низкую трусость и за ехидство. Ехидство это, по мнению одних, у хорошего литератора должно возбуждать скорбь, а по мнению других, должно возбуждать преследование и разоблачение. Представителем первого, тихого и наивного мнения до сих пор постоянно являлся один любопытный эстетик, скорбящий, что на него все нападают какие-то Пустынники да Незнакомцы. Представителями же другого взгляда, по которому анонимы и псевдонимы следует обличать и срывать долой литературные маски, были гг. нигилисты. Образ действия сих последних был самый решительный и состоял просто в том, что анонимного или псевдонимного автора прямо называли его настоящим именем и предавали это имя помыкательствам. Такое бесчинство было произведено с Марком Вовчком, с В. Крестовским (автором “В ожидании лучшего”), с Евгениею Тур, с Щедриным, с Incognito и с Стебницким.
Когда кто-нибудь вступался за вскрытие псевдонимов, нигилистические органы над этим заступничеством только издевались. Исключительное явление в этом роде составляла обмолвка одной московской газеты, которая, цитируя статью “Современника”, подписанную “ — бовъ”, обмолвилась и сказала Добролюбов. Дружные в этаких случаях нигилисты хватили московскую газету на зубок и посмеялись над нею, сколько хотели, и в заключение присоветовали ей считать, что статью, под которою напечатано “ — бовъ”, писал Крепколобов или Твердохлебов, а не Добролюбов.
В этом единственном случае упоминание имени нигилистического писателя по поводу подписи “ — бовъ” было сочтено не только непростительною литературною неловкостью, но даже умышленным преступлением, достойным порицания и кары.
Но прошло некоторое время, и с прекращением “Современника” и “Русского слова” случаев такого бесчинства с вскрытием псевдонимов не замечалось; и вдруг ныне снова принимается за это рукомесло академическая газета, редактируемая г. Коршем.
Мы спрашиваем, кто дал нигилисту почтенной газеты какое право сделать такую огласку? Где г. Дьяченко назвал себя автором названной драмы? Кто, кроме театрального комитета, которому была представлена эта драма, да главного правления по делам печати имел право спросить настоящее имя автора переделки, скрывшего свою фамилию под одною буквою алфавита? Что общего между этою буквою и фамилиею г. Дьяченко? Если “ — бовъ” не мог быть читан Добролюбовым (что и весьма справедливо), то отчего человек, выставивший под своей работою одно Л или Л — нъ, может быть назван Дьяченко?
Напоминаем, что наше правительство, которое часто упрекают в недостатке либерализма по отношению к делам прессы, хотя не лишает себя права осведомляться, в случае надобности, об имени псевдонимных или анонимных авторов, но сведений этих не предает огласке. Оно даже дозволило Евгении Тур быть редактором ее газеты под тем же псевдонимом, под которым эта писательница известна в России. Спросим здесь мимоходом: после того, когда литература ведет себя таким образом, вправе ли та же самая литература глумиться над обществом, что оно изобличает более склонности доверяться людям, проводящим в жизнь инициативу правительственную, чем людям, пропагандирующим расходящиеся с этой инициативою мнения литературные? Несмотря на часто изобличаемую нашим обществом повальную бестактность и постоянно изобличаемую бездеятельность, мы должны сказать, что в большинстве случаев его равнодушие к литературным мнениям и его доверие к словам и действиям правительственных лиц имеет довольно крепкие основания. Настоящий случай с г. Дьяченко позволяет нам представить обществу простое и короткое рассуждение о том, насколько ниже правительства стоят некоторые литературные органы в своем понимании причин допущения псевдонимов и в достоинстве своего поведения в отношении к сокрытым именам.
——
Сокрытые имена писателей, подписывающихся вымышленными именами (псевдонимами), или вовсе не подписывающихся (анонимы), есть явление, знакомое всем литературам. Явление это не представляет ничего гнусного, ничего невежественного и ничего неудобного.
