— Ты, верно, из солдат?
— Точно так, ваше высокоблагородие.
— Где служил?
— В N кирасирском полку, ваше высокоблагородие.
— Имени не скрываешь?
— Никак нет, ваше высокоблагородие: Семен Васильев Скляров.
— За что же ты попал сюда?
— Долго рассказывать, ваше высокоблагородие.
Вот рассказ Семена Склярова, с которым мне еще раз пришлось встретиться:
— Служил я, ваше высокоблагородие, как уже докладывал, в N полку. Характер у меня, то есть, самый неподходящий: не уважил я раз вахмистру — тот ротмистру; расправа в то время была известно какая; я заартачился, до грубости дошел большой; ну, под суд отдали; прошел полторы тысячи и попал в арестантскую роту.
— А потом?
— Потом, ваше высокоблагородие, не мог потрафить в арестантской роте.
— И что же?
— Да ничего. Попал под суд, прогнали сквозь строй, лишен солдатского звания и сослан в каторжную работу в Александровский винокуренный завод; оттуда бежал, пойман, наказан плетьми, с постановлением литеры Б. ниже локтя, с назначением в Петровский железный завод, откуда бежал вторично и добровольно явился в Омутинской волости.
— И не добровольно, а поймали, — вмешался десятский.
— Почтенный старичок, где же поймали? Как бы я хотел уйти, нечто ты укараулишь? Смотри.
Скляров тряхнул ногою, и деревенские кандалы слетели.
— Ты это видишь? То-то же!
— Куда же ты пробирался?
— Да куда глаза глядят. Мы, бродяги, всё больше так ходим. А что, ваше высокоблагородие, об манифесте ничего не слышно?
— О каком манифесте?
— Да вот памятник в Новгороде открывают, так по этому случаю?
Слухи и толки о манифесте по случаю открытия новгородского памятника в Сибири были повсеместны, и бродяги сильно на него рассчитывали.
— Что же теперь с тобою будет?
— Да ничего. Накажут плетьми, поставят слово како (с. к., то есть ссыльно-каторжный) на руке и на лопатке и пошлют в нерчинское ведомство. Вы, ваше высокоблагородие, куда изволите ехать?
— В Иркутск.
— Бывал-с, город хороший.
— Послушай, Скляров, ты правду мне говорил?
— А на что же мне лгать? Приедете в Иркутск, можно справиться в экспедиции о ссыльных по статейному списку.
— А из нерчинского ведомства уйдешь, или оттуда трудно?
— Это, ваше высокоблагородие, глядя по делу. Труда большого нет. Оттуда всего больше бегают. Года вот мои проходят — вот что-с! Мне ведь без года пятьдесят, ваше высокоблагородие.
На вид ему было не больше сорока.
— Надо полагать, ваше высокоблагородие, в Сибири недавно?
— Отчего ты так думаешь?
— Да нашим братом интересуетесь. Поживите, присмотритесь; тут нас много.
— По дороге буду встречать?
— Никак нет-с. Наши тут всё сторонами пробираются, маршрут свой имеют. До самой Бирюсы, то есть до иркутской границы, по большой дороге не ходим. Ну, а там если б ехали весною, то как бараны идут. Теперь, к осени, становится меньше, а всё будут попадаться. Только теперь настоящих старых бродяг мало; в тех местах по осени идут больше перваки. Настоящие мастера проходят раннею весною.
— Ты же из каких?
— Да я что, всего по второму. А есть молодцы: кругом шестнадцать, или кругом Иван Иваныч, значит весь в клеймах. По десятому и больше. Раза по два на приковку к тачке осужден.
Скляров видимо одушевился.
— Ну, а встретишься с этаким, ничего?
— Я, ваше высокоблагородие, докладывал — бараны, бараны и есть. Мухи не обидят, не то что человека. Христа ради попросят: дали — спаси господь; нет — на здоровье.
— Ну, кое-когда и забижают, — заметил хозяин.
— С голоду разве, да и то не всегда. А что вот этим калужским, что под Омутинским живут, об тех толковать нечего. Когда-нибудь припомнят.
Мне объяснили, что живущие в Омутинской волости новоселы-калужане очень часто ловят бродяг и представляют по начальству. Скляров был задержан ими же.
— Послушай, Скляров, ты человек бывалый, скажи, где лучше: в арестантских ротах или на заводах?
— Это, ваше высокоблагородие, как кому. Для человека свободного, например для мужика, для мещанина, для приказного звания, для господ, в заводах много лучше, сравнения нет, а вот для человека казарменного, как наш брат, — беда просто…
— Отчего же это?
— Да как же, с малолетства тебя одевали, кормили, вот привычки и нет, как с собою обойтись. В заводах дадут тебе паек, жалованье, — распоряжайся, как знаешь. А наш брат, известно, жалованье — в кабак, с пайком тоже обойтись не умеет: привык к готовому. А в арестантской роте я сыт, обут, одет; сидеть под замком привык сызмала, а работа не бог знает какая. Общество большое, всё свои. А вот свободным, так тем в арестантских ротах шибко круто приходится, особенно которые с Кавказа, а на заводах — ничего, скоро обживаются.
