— Что же такое, — говорил Казюлькин, — здесь он свой тон держит, а мы там свой выдержали. Это порядок: всякий бестия на своем месте.
Приходский иерей при погребении Настасьи Сергеевны отличился тем, что сказал действительно правдивое слово: “Сия-де была для многих примером: она о всех лучше предусматривала и учреждала в своем домостроительстве; она совмещала благородство с простотою и разум со снисхождением; она соединяла вкупе разлученные неравенством, якобы все были равны во имя всех создавшего бога”.
Исчезновение таких дававших тон обществу хозяек есть чувствительная утрата в нашей общественности, и она теперь сказывается скукою домашних собраний и всем тем, что мы видим, наблюдая всеобщее и повсеместное неумение жить сколько-нибудь весело, даже при огромнейших затратах. Веселье и ум удалились, а их заменили шум и дорогостоящая аляповость, которую раньше всех стали вводить у себя “прибылыцики” и “компанейщики”, принесшие собою очень дурной пример и соблазн в общежитие.
Великорусская народная поэзия представляет самыми мелочными и ненасытными честолюбцами купцов: купец постоянно в знать лезет, он “мошной вперед прет”. Не заслугами, а опять “мошной родства добывает и чести прикупает”. Купец “к князю за стол мостится”, купец “в пуд медаль ищет”, он “с дворянином ровняется”, дочь за майора выдает, за сына боярышню сватает, на крестины генерала просит и т. п.
Малороссийская поэзия, изобилующая наивным юмором и ирониею, тоже уловила и осмеяла эту черту, представив, как русским купцам везде всё кажутся чины и знатность. Это находим в смешной песенке, как “комарь с дуба упал”. Он летел с страшным стуком и грохотом и расшибся до смерти; а хохлы подняли своего комаря и похоронили его с большою почестью. Они “изробили комарику золотую трумну (гробницу), красным сукном ее одевали, золотыми цвяшками ее обивали”, а потом “высыпали (то есть насыпали) комарику высоку могилу”. Могила далеко завиделась. Тут сейчас и появляются великорусские купцы из Стародубья. “Едут купцы-стародубцы, пытаются: що се за покойник: чи то грап, чи князь, чи полковник?” Иначе купцы не могли себе представить, чтобы народная любовь и усердие могли бы кому-нибудь “высыпати высоку могилу”. Но малороссийские паробки, стоя на могиле своего комаря, внушительно отвечают “купцам-стародубцам”:
Се не грап, не князь, не полковник,
А се лежить комарище — на все вiйсько таманище.
Так будто “хлопци втерли носа мосховьским купцам-стародубцам” и сами остались великолепно сидеть и думать на “высыпанной комарику высокой могиле”.
Пресыщение важностью, о котором заговорили после получения превосходительных титулов торговыми людьми Ветхого и Нового закона, — тоже завели у нас купцы. На этот счет можно найти подтверждения у князя М. М. Щербатого в книге “Об упадке нравов в России.” и еще более в любопытнейшей книге Е. П. Карновича “Богатства частных лиц в России”. И это очень понятно, что разбогатевшие “прибыльщики и компанейщики” — люди без вкуса и без воспитания — не могли заботиться о “хорошем тоне”, которого они и не понимали, а искали только одного — “похвальбы знакомством с знатными особами, без различия внутренних их качеств”. Купцы первые начали без стыда и без зазора нанимать захудавших военных и канцелярских генералов “сидеть в гостях” на крестинах и на свадьбах. Вся забота шла только о том, чтобы за столом было кому говорить: “.ваше превосходительство”. Дворяне над этим снисходительно смеялись и говорили, что этому нечего удивляться, что прибыльщики да приказные, как люди невоспитанные и насчет чести и благородства равнодушные, не могут иметь благородной гордости. И действительно, что бы ни говорили о дворянстве, разность во вкусах оказалась несоизмеримая — дворянские кружки все-таки всегда были умнее и интереснее. “Тон” воспитанности и образованности, без сомнения, удерживался в “среднем дворянстве”, которое Герцен правильно назвал “биющейся жилой России”. “Прибыльщики” из дворян и из купцов в самом своем прибыльщичестве держали себя не одинаково: дворянин (по Терпигореву) “ампошировал”, а купец (по Лейкину) “пхал за голенище”. Напханное за голенища держалось крепче. О простоте они понимали различно: что одним казалось лишней претензионностью, в том другие видели упрощение. Всеволод Крестовский где-то рассказывает, что один купец из евреев, произведенный в действительные статские советники, сказал ему:
