— Я здесь благодаря Сивилле, — сказал я.
— Да, я это понял по той отметине, что она на тебе оставила.
— По какой еще отметине?
Он встал, порылся в куче обломков и подал мне осколок зеркала.
— Ты разве не знал? — тихо спросил он.
Я смотрел на свое отражение. Пятно на лбу, где поцеловала меня Сивилла, горело так же ярко, как глаза эватим.
Я отдал ему зеркало и в тот же момент заметил, что и от кистей моих рук тоже исходит бледное сияние там, где к ним прикасалась моя мать. На том месте, где к руке прикасались губы змея-стражника, когда он взял у меня монеты, на коже остался ожог, уже заживший и превратившийся в гладкий белый шрам.
Я сидел неподвижно и смотрел на руки.
— Если я и в самом деле чернокнижник, — сказал я, — то постараюсь помочь тебе. Ты не должен меня бояться.
Он протянул мне кубок:
— Выпей вот это.
— Но мне нельзя. Если я хоть что-то здесь выпью, то я…
Старик вздохнул:
— Как ты еще невежествен, чернокнижник. Это же воды из Лешэ — из реки, наполненной сновидениями. Эта вода принесет тебе многие видения. От нее у тебя по-настоящему откроются глаза, но ты не будешь привязан к миру мертвых. Привязывают к нему воды Ташэ, а не Лешэ.
— А мне обязательно нужны видения?
— Мне кажется — да, чтобы добраться, куда ты направляешься.
— Это тоже произойдет благодаря Сивилле, — сказал я.
— Да. А теперь пей.
Я выпил. Вода оказалась очень холодной и, к моему удивлению, сладкой. От нее я затрепетал всем телом. Правда, во рту осталось горькое послевкусие…
— Теперь ступай, — сказал Аукин, сын Невата, потерявший своего сына.
Я встал, поймал ненадежное равновесие, опираясь лишь ступнями на изображение бога, и ухватился за подоконник, затем подтянулся. На мгновение я повис, глядя на старика. Он махнул рукой, указывая, что надо лезть дальше. Я снова подтянулся и почувствовал, как лицо и грудь обдувает жаркий ветер, а в кожу впиваются песчинки, как будто там, куда я залез, бушевала песчаная буря.
А потом я начал падать, но не обратно в зал, а вниз, по ту сторону окна, потому что направления в пространстве каким-то образом перевернулись. Окно становилось все меньше и меньше там, в высоте, и наконец исчезло, а я летел, кувыркаясь через голову, в туче горячего и ослепляющего песка.
Ко мне пришли видения.
Падая, я узрел всю страну Ташэ, распростертую подо мной. Я увидел, что всякий умерший обитает там в небольшом пространстве, созданном из какого-либо воспоминания его жизни, либо приятного, либо — если человека терзает память о своей вине — пробуждающего бесконечный ужас. Таким образом, владения Ташэ являли собой переплетение несообразных частей, нагроможденных в беспорядке почти как предметы в жилище Сивиллы.
Падая, я одновременно находился во многих местах. Я шагал по мягкому мху на берегу пруда, скрытого в лесной глуши, пронизанной золотым светом. У пруда сидели три девочки; они мыли волосы. Рядом с ними был юноша, едва ли старше меня, перебиравший струны лиры. Со всех сторон простирался лес, казавшийся бесконечным. По воздуху среди ветвей проплывали молочно-белые рыбы.
Я на один шаг отошел от пруда, и лес исчез.
Под тусклыми звездами я побежал по бескрайнему простору, выложенному кирпичом — таким горячим, что он обжигал мне ступни. Раскаленные кирпичи тянулись до черневшего горизонта. Я плакал, шатался от боли, но заставлял себя бежать. Из щелей между кирпичами с шипением вырывались дым и пламя. Я хватал ртом воздух, был измазан копотью и покрыт потом. Наконец я оказался возле окна, располагавшегося среди кирпичей; горизонтально, будто в стене. Окно было открыто. Восходящий поток воздуха вздымал занавески пузырем. Я понял, что мне нужно заглянуть внутрь.
Я резко качнулся, упал на четвереньки и закричал от боли. Подполз к краю, глянул вниз и увидел там короля с придворными. Они восседали за столом; яств перед ними никаких не было, а лицо каждого искажала невообразимая мука. Их одеяния и тела были прозрачны, и я мог видеть, что сердца этих господ и дам были раскалены добела, как железо в печи.
А еще я увидел девушку, что пела и непрестанно пряла в красиво освещенной комнате. У ее ног сидел мужчина, вырезавший из куска слоновой кости что-то бесконечно изысканное и прекрасное, но этому произведению никогда не суждено было обрести завершенность.
