В тот день мы прогулялись, беседуя, от Арбатской площади, вниз, до заклятого места, где уже поднялась грузная масса якобы храма Христа Спасителя, поглядели на нее с профессиональным раздражением. Я было вспомнил слова одного из величайших русских художников, современника строительства настоящего тоновского храма: «Строят какой‑то колоссальный шкап, в котором ни на йоту нет ничего православного…». Но это все мимоходом; прогулка была грустная, и завершили мы ее символически — зашли в особняк бывшего Союза художников, где уже ничего не оставалось от его творчески — бюрократического прошлого: какие‑то фирмы, конторы, банки и другие споры родимого капитализма были посеяны в его кабинетах, залах, проходах и закоулках. Но ресторан оставался на месте. Мы выпили по ритуальной рюмке водки — и простились. Как оказалось — насовсем, Юлика больше нет…
Итак, меня включили в делегацию, имеющую принять участие в совместном секретариате в Варшаве. Очевидно, так было нужно. В делегации участвовали не только секретари, зато соблюдался территориальный признак: из Москвы — союзный секретарь, из Ростова — на — Дону — российский секретарь, из Киева — критик, из Тбилиси — ректор грузинской Академии художеств, из Прибалтики… Словом, весной узнаю, что меня включили. К лету я об этом забыл. А в августе пришло письмо от упомянутого выше Вячеслава Всеславовича (пять «в» и два «слав» в двух словах!) 3., который был не только редактором журнала, но и секретарем правления Союза художников по критике и искусствознанию; он должен был возглавить нашу делегацию.
«Многоуважаемый БМ, — писал В В (будем его называть так ради экономии), — хотелось бы получить тезисы Вашего выступления на Совместном Секретариате…»
Вот оно что. Надо еще и выступать, и тезисы представить.
«Многоуважаемый ВВ, — отвечал БМ, — а какова, собственно, тема нашей встречи, о чем там будет идти речь?»
ВВ. пояснил — цитирую дословно, поскольку письмо на случай сохранилось среди бумаг:
«Многоуважаемый БМ!
Объединенный Секретариат в ПНР будет носить более теоретико — практический характер, чем искусствоведческие встречи. С нашей стороны цель — помочь польским друзьям закрепить поворот к реализму. Поэтому важно нам подчеркнуть возрастание роли искусства в системе средств активно — политического воздействия, формирования ценностных духовных структур личности, укрепление связей художника с жизнью, с трудовыми коллективами и т. д.».
Я вообразил себе наших польских друзей, знакомых и незнакомых, в позиции ожидания нашей помощи. Самое смешное было то, что 3. не был ни идиотом, ни фанатиком соцреализма, он не хуже моего сознавал нелепость изложенной задачи. Но он был испытан в многолетних административных и других извивах великой политики и понимал, что, когда и где. И автоматически исполнял. Самое, следовательно, смешное, или страшное — как хотите, было то, что маска лицемерия прирастала к коже и выглядела лицом.
Я не знал, как помочь польским друзьям закрепить поворот к реализму, да и о самом повороте не знал, и в силу своего ученого незнания выбрал другую тему. По наивности своей я надеялся сделать нечто, имеющее хоть какой‑нибудь смысл. За несколько месяцев до того польские друзья — не воображаемые, а реальные — пригласили меня участвовать в дискуссии о роли и судьбе художественной критики в современном мире; они посвятили этой теме два номера своего журнала, авторы были со всех концов света, в том числе и я — из своего угла. Оба номера были у меня на руках, и поездка в Варшаву была удобным случаем, чтобы уточнить собственные позиции и поговорить о чужих; и это был бы не разговор глухих, но обсуждение предмета, знакомого обеим сторонам. Тезисы были прилежно записаны и отправлены в Москву ВВ — для ознакомления. Когда я случайно оказался в Москве недели за три до отъезда, выяснилось, что мои тезисы лежат в ящике у референта комиссии по критике и на их невинность никто еще не покушался. Вот и ладно.
Наконец, поезд с делегацией медленно отчалил от перрона Белорусского вокзала. (Вот фраза, достойная члена Союза писателей, разве нет?) Судьбе было угодно поместить меня в одно купе с ВВ. Расположившись и попив чайку, мы предались беседе. ВВ стал доверительно жаловаться на трудности секретарской доли.
