Старый кантонист - страница 4

И я в исступлении бился головой о стенку.

Между тем, фургон остановился. Дверца открылась, сильные руки схватили меня, сдавили так, что я не мог шелохнуться, и понесли… Я уже не в силах был сопротивляться. Меня внесли в большую комнату, похожую на казарму. Тут я увидел много мальчиков и моего возраста, и меньше, и больше. Были и двадцатилетние юноши.

Я немного пришел в себя. В казарме было накурено: дым стоял туманом. Взрослые шумели, смеялись. Некоторые грустно сидели на подоконниках. Малыши сидели на грязном полу, так как никакой мебели в комнате не было.

Постояв несколько времени, точно в угаре, я присел на пол в углу. Я почувствовал новый приступ тоски, но уже не такой, как в фургоне. То, что я встретил здесь товарищей по несчастью, что не я один попался в ловушку, несколько смягчало тоску. Сверх того, стала теплиться надежда на то, что отец, узнав о моем несчастьи, непременно спасет меня. Да как же и могло быть иначе?

«Только бы меня скоро отсюда не убрали, — подумал я, — чтобы папа успел застать меня здесь».

Невольно я стал наблюдать окружающее. Нас было девятнадцать душ. Не у всех на ногах были цепи. В цепях было только восемь подростков. Взрослые держали себя бодрее, некоторые даже играли в карты, пели, шумели; они были пьяны и рассказывали неприличные анекдоты, сквернословили и хохотали. Малыши, тихо прикорнув друг к другу, точно связанные для продажи цыплята, лежали кучками.

Подле меня спал мальчик лет семи. На его смуглом личике были следы долгих слез; черные брови и ресницы его слиплись. Временами он жалобно стонал, невнятно бормоча что-то во сне. С другой стороны около стенки лежали два мальчика моего возраста.

— Ты как попал сюда? — опросил у меня один из них, голубоглазый и румяный, мой знакомый.

Я рассказал ему.

— А, вон как, — сказал он. — А за мной пришли двое домой. Папы не было дома. Он бы меня сейчас выкупил… Он возьмет меня отсюда. Он был вчера здесь. Твой папа тоже наверное тебя выкупит.

— Не знаю… — уныло ответил я. — А ты давно здесь?

— Четыре дня.

— А почему на тебе нет цепи?

— Да так. Они знают, что я не убегу. Я жду, пока папа выкупит меня.

— А ты давно здесь? — спросил я у другого мальчика, бледного и бедно одетого, с цепью на ногах.

— Вот уже девятый день, — грустно ответил он.

— А тебя выкупят?

— Нет… Кто меня выкупит… Отца у меня нет. А мама бедная…

Я разговорился с ним и узнал важные для меня подробности. Я узнал, что эта казарма (большая хата) называлась «сборня», что пробудем мы здесь недели три или больше, а потом нас отправят в Киевское воинское присутствие, там нас забреют. Детей богатых держат здесь для того, чтобы получить за них выкуп, бедных — чтобы отдать в кантонисты.

— А вот эти трое пьяных, — указал мне сосед, — это «наемщики». Они нанялись, чтобы итти за других в солдаты. Они не боятся ничего, требуют водки, табаку, курят, пьянствуют. Это такие молодцы, что им все все равно: от всего они отказались, им только пьянствовать…

Я посмотрел на этих молодцов с презрительной жалостью и удивлением: «Неужели бывают и такие люди…» — подумал я.

— А как же они водку достают? — опросил я. — Разве их выпускают отсюда?

— Нет, отсюда никого не выпускают. Им приносят…

У меня вдруг блеснула мысль бежать отсюда. Я не надеялся на то, что отец меня выкупит. Я знал, что у него нет денег и достать негде. «У Калмона может быть… — подумал я. — Не даст… Если бы я работал у него… он может быть и дал бы. Ах, зачем я убежал от него… Если бы я остался у него, хапун бы не схватил меня…» И мною снова овладело отчаяние. Теперь Калмон, Софрон, мастерская, все то, что так ненавистно было мне еще несколько часов назад, стало привлекательным. «Если бы я знал, что меня схватят, конечно я бы не ушел от Калмона… Но я убегу отсюда…»

И я стал допытываться, какие здесь порядки.

— Почему не все в цепях? — спрашивал я.

— За которых дадут выкуп, те без цепей, — ответил мне мой знакомый мальчик.

— Тебя схватил рыжий хапун? — спрашивал я.

— Нет, не рыжий, с черной бородой.

— А я думал, что всех хватает рыжий.

— Их много, хапунов.