Воробьев пришел к Мячикову, как и было условлено, ровно в половине одиннадцатого. Правой рукой он опирался на трость, а в левой нес сверток с веревками и двумя синими халатами, взятыми в лаборатории «Промстальпродукции».
– Ты готов? – громогласно спросил с порога Воробьев.
– Нет! – тихо ответил Николай Сергеевич. Его тон заставил Валентина Петровича насторожиться. Он испытующе посмотрел на друга:
– Струсил?
– У меня такое ощущение, Валя... ты не понимаешь, на что мы идем! – Николай Сергеевич старался говорить мягко, но убедительно. – Думаешь, в случае неудачи нам дадут пятнадцать суток? Должен тебя разочаровать: нам дадут пятнадцать лет, что в нашем возрасте... Этот срок я обещаю тебе как юрист!
На секунду Воробьев заколебался, потом в его глазах появилось упрямство, и он решительно сказал:
– Большому кораблю – большое плавание!
– Валя! – настойчиво продолжал Мячиков. – Нам никто не поверит, будто это чудовищное преступление мы совершили для того, чтобы меня не турнули на пенсию! Этого мы никому не докажем! Мы станем для человечества теми, кто осквернил память Рембрандта!
– Наш суд мне поверит! – несколько неуверенно произнес Воробьев.
– Много ты про это знаешь! – махнул рукой Николай Сергеевич.
– Но я уже взял разгон, я набрал скорость, я уже не могу затормозить! – Воробьев подбадривал не только друга, но и самого себя.
– Валя! Ты идешь на это ради меня, а я этого не стою! – продолжал отговаривать Мячиков.
И тогда Валентин Петрович сказал убежденно:
– Нет, Коля! Стоишь! Ты человек с большой буквы! Я тебя люблю!
– Я тебя тоже люблю, Валя! – дрогнувшим голосом произнес Николай Сергеевич, сдерживая нахлынувшие слезы.
– Пойми, плакса! – нежно сказал Воробьев. – Мы должны доказать, что старики тоже люди! Мы заставим считаться с нами, мы заставим себя уважать! Мы идем защищать святое дело, вперед!
– Если ты это делаешь ради меня, – взволнованно сказал Мячиков, энтузиазм друга увлек его, – то я пойду на это ради тебя!
Воробьев растроганно обнял старого товарища:
– Давай посидим перед дорогой!
Они присели на диван, помолчали с минуту, а потом Мячиков, именно он, скомандовал:
– В путь!
«Бандиты» встали, вышли из квартиры, спустились по лестнице и оказались на Липовой улице.
– Какая сегодня прекрасная погода! – сказал Николай Сергеевич, щурясь под солнечными лучами. – В такой день особенно не хочется садиться в тюрьму!
– Типун тебе на язык! – И Воробьев прибавил шагу.
– Зачем ты взял трость? – Мячиков старался не отставать.
Валентин Петрович обрадовался:
– Вот видишь, ты не догадался. Это не трость, а раздвижная лестница. Я ее сам сконструировал.
– Но с палкой в музей не пустят! Скажут, чтобы мы оставили ее в раздевалке.
– Хромого пустят! – И Воробьев натурально захромал, припадая на левую ногу. – Ну как?
Восторга в друге он не вызвал. Мячиков сказал довольно хмуро:
– Надеюсь, сойдет!
– Не нравится мне твое настроение! – назидательно заметил Воробьев.
Старики сели в троллейбус и через полчаса очутились возле музея. Здесь было много автобусов, из которых высаживались туристы, приехавшие буквально со всего света.
Мячиков решил схитрить:
– Погляди, сколько народу! Они примчались издалека, чтобы поглядеть на картины Рембрандта. Давай не будем лишать их этого удовольствия. Ведь если мы возьмем одну картину, они увидят на картину меньше!
– Посторонние разговоры я запрещаю! – рявкнул Воробьев. – Операция началась! За мной!
Хромая и опираясь на трость, предводитель ринулся к входу в музей. Его робкое войско в составе Н. С. Мячикова поплелось следом. Пройдя через входные двери, отряд похитителей попал в маленький вестибюль. Справа при входе находилась касса, где в очереди за билетами выстроились несколько человек. Мраморная лестница вела вниз, в гардероб. Как и положено командиру, Воробьев шагал впереди. Не забывая хромать, он начал спускаться по лестнице. А его войско встало в очередь за билетами. Оказавшись внизу, Воробьев стал терпеливо ждать, пока подойдут главные силы. Наконец в толпе экскурсантов показалась долгожданная армия; она имела бледный вид.
– За мной, в туалет! – отдал приказ хромой атаман.
