Когда покидали театр, он все-таки решился и спросил гастролера, где в театре держат картины.
Днепров-Марлинский удивился, зачем это Адриану нужно, но сказал, что картины это «реквизит» и находятся они в реквизиторской под замком, а ключ у старичка Константина Игнатьевича.
Потом гастролер отвез их на извозчике до самой улицы Профсоюзов. Как только он укатил, Митря таинственно сказал:
— Ну и хитрый старикашка. Здорово запрятал. В театре, а?! И не догадаться.
— Кто запрятал?
— Как кто? Дед Марселин, Константин Игнатьевич — реквизитор. Ясно, он. И фамилия на «С» — Сазонов, и богачом он тут и был, или не соображаешь!..
Просто беда, до чего не повезло Адриану! Сперва эта история с Ромкиным дядькой, который оказался таким хитрецом. Теперь и того хуже — Марсельезин дедушка. Такой славный, никого не обманывает, пишет там что-то у себя в домике — Адриан видел — по вечерам. Бегает по улице в своей крылатке, как колокольчик на тоненьких ножках. Неужели он?! Митря, так тот прямо убежден, что дед затаился и ждет международных агентов, которые приедут к нему за шедевром. Но Адриану не верилось. Но зачем Марсельезиному дедушке такие деньги? Что ему нужно?
И все-таки все сходилось на дедушке. Сомнений не было.
А тут, совсем некстати, Адриан встретился с Марсельезой. Она позвала его к ним в сад, а он — вот уж не надо бы — почему-то пошел. И опять сидел на бамбуковом диванчике, да еще щелкал каленые орехи, которыми его угощали.
Адриану было просто не по себе от тайны, которая его распирала. Но открыть ее Марсельезе — можно было погубить все дело. А если скрыть, то какой же он ей друг? Может быть, все-таки рассказать немножко?
И он решился.
— Хочешь, я тебе тайну открою? Только — клятва!
— Ты мне уже одну открыл. Сколько у тебя их?
— Это новая.
— Про то же?
— Ага.
— Ой, говори скорее!
— Не скажу, пока не поклянешься.
— Да ну тебя, обещаю. Никому. Могила!
— И ни маме, ни дедушке.
— И не им.
— Честное…
— Честное, честное.
И Адриан рассказал Марсельезе про то, что увидел на утреннике, и про то, как картина, наверное, спрятана где-то в театре и что Днепров-Марлинский тут скорее всего ни при чем. Тут он умолк, а Марсельеза вскочила с места.
— Нужно дедушке сказать. Он сразу все узнает.
— Ни в коем случае! — Адриан успел задержать ее за руку. — Никто не должен знать! Узнают, и исчезнет, — зашептал он.
— А если и вовсе не та картина?
— Все равно нельзя. А если услышат те, кто прячет?
— Кто?
— Откуда я знаю… — Адриан отвел взгляд в сторону.
Марсельеза вдруг стала очень серьезной.
— Может быть, ты думаешь, мой дедушка?!
— Я тебе ничего не сказал. Может быть, он и сам не знает.
— Не может быть — он все знает.
— Марсельеза, — произнес Адриан. — Я тебе все рассказал. Ты теперь знаешь тайну. Ты ничего не должна… никому — если выдашь…
— Я не верю про дедушку… Неправда!
— И я не верю. Чего ты, в самом деле! Но мы должны узнать.
— А ты говоришь неправду — ты думаешь про него.
— Нет. Но ты пойми… Я тут не один. Тут клятва настоящая, — Адриану стало жарко. Он уже был не рад, что затеял этот разговор. Разве можно доверяться девчонке?
— Как же вы узнаете?
— Наше дело. Но если ты… Тогда на всю жизнь! Так и знай!
— Можешь не беспокоиться, — отрезала Марсельеза. — Но раз ты так думаешь про дедушку, я с тобой больше и разговаривать не стану. Не беспокойся. Я ему ничего не скажу, потому что не верю.
И тут она — вот и пойми этих девчонок — взяла и заплакала.
После недолгих споров в баньке план проникновения в реквизиторскую театра был принят всеми.
По этому плану Митря должен был сперва пробраться в помещение театра и отомкнуть одну из дверей в задней стене зала. Отворять служебные двери было опасно. Можно нарваться на сторожа. Кроме того, эти двери, наверное, запирались на замок, в то время как выходящие на лестницу — это Митря запомнил — закрывались на засовы из зала и открыть их ничего не стоило. В отворенные Митрей двери должны были проникнуть Адриан и Леня. Леню брали с собой потому, что у него имелся карманный фонарик — вещь совершенно необходимая, поскольку в театре скорее всего будет темно. Дать же свой фонарик другому Леня категорически отказался. Ромчику, несмотря на его горячие протесты, пришлось довольствоваться ролью наблюдателя снаружи.
