Втроем в извозчичьей пролетке было тесно, но Сожич категорически заявил, что усядется на откидное место.
— Ничего… ничего… Мне тут хорошо… Ехать совсем недолго.
На низенькой запасной скамеечке, на которой обычно ездили дети, Ян Савельевич казался совсем маленьким.
Пролетку слегка покачивало. Лошадь трусила рысцой. Время от времени молчание нарушал Сожич.
— Очень ценю искусство, очень, — повторял он.
Вскоре они уже поднимались на крылечко сожичевского дома.
— Пожалуйста, не беспокойтесь. Там бульдог. Собака ученая. Никому не сделает вреда, — предупреждал хозяин.
Пока они ехали на извозчике, Валентин думал о том, как бы Ромчик не выдал, что он, Валентин, уже был здесь. Нужно было выдумать оправдание. Однако опасения оказались напрасными. Племянник Сожича сделал вид, что впервые видит студента.
В столовой Ян Савельевич и старательно помогавший ему Рома сняли чехлы с картин.
— Пожалуйста, вот моя гордость: Феодосия, море… Кисть самого Айвазовского. Подтверждено печатью на обороте.
С деланным любопытством Валентин оглядел морской пейзаж, похвалил свет на картине, изображавшей лес в час заката.
— Стоящая вещь… — скорее утверждая, чем спрашивая, произнес Сожич и продолжал:
— В кабинете у меня тоже кое-что висит, но менее ценное. Если желаете…
— Конечно, конечно… — закивал Валентин.
Ключ от кабинета оказался в кармане Яна Савельевича. Он отворил дверь.
— Пожалуйста, входите…
Вошли в кабинет, и Валентин, бегло скользнув взглядом по стенам, принялся рассматривать чикильдеевский натюрморт.
— Экспрессионистский подход, — сказал он.
— Возможно, возможно… Я в современных картинах не разбираюсь. По-моему, вещь не стоящая. Приобрел по случаю. Поддержал тут одного местного.
— А вы не помните, чья это работа? — спросил Залесский.
— Забыл фамилию… Вот вертится на языке… Чикреев, Четеев… Как-то так.
— Чикильдеев, — сказал Рома, который находился тут же в кабинете и внимательно наблюдал за тем, что происходит.
— Скажите, пожалуйста, он помнит! Действительно, кажется, так. А что вас заинтересовало? Неужели это может представлять какую-то ценность?
Ян Савельевич довольно ловко изображал человека, который ни о чем не имеет понятия, и Залесскому это наскучило. Он решил приблизиться к цели.
— Я вам говорил… — сказал Залесский, обращаясь к Валентину. — Я так и предполагал. Ян Савельевич не обратил внимания.
— А что такое? В чем дело? — забеспокоился Сожич. — Я, извините, не понимаю.
— Дело в том, — продолжал Залесский, — что вы, Ян Савельевич, возможно являетесь обладателем весьма ценного полотна.
— Я, — обладателем ценного?.. Вот этого?..
— Представьте себе, именно этого, — кивнул Залесский.
— Что же в нем ценного?..
— Понимаете, — начал пояснять Валентин, — случайно стало известно, что крутовский художник написал его на другом полотне, гораздо более старом.
— Да что вы? Вот никак не думал…
— Ну что же… Для вас, может быть, это и неплохо, — снова заговорил Залесский. — Если действительно окажется, что это и есть ценная картина, государство приобретет ее для музея. А расстаться вам с натюрмортом не беда, так ведь?
— Конечно. У меня приобретут?.. — Сожич что-то прикидывал. — Почти выигрыш в лотерею… Скажите, пожалуйста! Никогда б не подумал… Значит, говорите, художник из самых ценных?
— Понимаете, нужно определить автора, — вставил Залесский.
— Нужно определить?.. Понимаю. Буду даже очень рад, если окажется кто-нибудь знаменитый. Буду гордиться.
— Может быть, снимем? Приблизим к божьему свету? — предложил Залесский.
— Что же, если нужно…
Втроем они сняли картину. Поднесли к окну. Валентин прежде всего взглянул на обратную сторону рамы. Подрамник из потемневшего дерева, очень старый. По углам — плоские клинья.
— Холст старинный и дерево очень старое, — произнес Валентин, не в силах скрыть охватившего его волнения. Неужели руки его касались досок, которые когда-то стругал и сколачивал сам великий мастер?
Картину положили на стол возле окна.
— Этот натюрморт написан на старом полотне, — заявил Валентин. — Вот, посмотрите сюда… Здесь и вот здесь проглядывает лак.
— Что вы говорите? Действительно, что-то там есть… — продолжал удивляться Сожич. — Вот так, висит у тебя, — а ты и понятия не имеешь…