— Дядя Джордж!
Он ковыляет через сад, подволакивая правую ногу и стараясь как можно меньше наступать на нее.
— Дядя Джордж! — Теперь он орет, а по щекам текут слезы ужаса.
— ДЯДЯ ДЖОРДЖ! — кричит он снова, хотя знает, что дядя Джордж, который далеко и, скорее всего, качается в качалке на крыльце, не может его услышать.
Смеркается. Какая нелепость! Да, уже клонится к вечеру — но до ночи все еще очень далеко. Вместе с сумерками появляется туман, выползает из-за кривых деревьев. Он больше не смотрит на свое колено. Духу не хватает. Он знает, что колено вовсю кро-вит, что, наверное, из рассеченных вен и артерий выплескиваются целые ведра крови.
Тьма сгущается, туман тоже. Внезапно его охватывает слабость, он, всхлипывая, опускается на землю. Вокруг в траве он слышит таинственное шуршание; тонкие, писклявые голоса. Он знает, что они не могут быть настоящими, что они ему чудятся. Постепенно голоса исчезают. Тьма мстительно надвигается. Когда снова наступает день, его куда-то несут. Вверх по склону на дамбу, через дамбу по лужайке. Мимо амбара, через Дом и дальше, по Главной улице к дому врача. Несет его дядя Джордж. Который не мог услышать его криков, но, видимо, все-таки услышал.
— Дядя Джордж!
— Джефф, господи, а ты стал тяжеленький. Быстро растешь, верно?
— Дядя Джордж, я…
— Я думал, ты удишь рыбу. Где твоя удочка?
— Я… я, наверно, уронил ее, дядя Джордж. Дядя Джордж, я не умру?
— Конечно, не умрешь. Док наложит пару швов на колено, и будешь как новенький.
— Я люблю тебя, дядя Джордж.
— Вот еще…
В заднюю дверь снова стучат. Разъяренный Джефф поднимается, идет в кухню, рывком распахивает внутреннюю дверь и кричит:
— Не знаю, кто вы или кем себя мните, но лучше проваливайте отсюда, да побыстрее, а то нафарширую вам задницы дробью! — Он захлопывает дверь с такой силой, что кухонная утварь из нержавейки над плитой качается и звенит на своих хромированных крюках. Раз уж он на кухне, он берет из холодильника новую бутылку пива, и по пути к дивану откручивает крышку.
«Ангелы Чарли» закончились, продолжение обещано на другой день, начались новости. Джефф наполовину смотрит, наполовину слушает, потягивая пиво. Ему бы пить скотч, а не пиво. Только работяги пьют пиво! Но он ведь «просто Джефф» и должен был им оставаться. К тому же если пить скотч, можно спиться. Пиво — напиток умеренности. Верно? Верно!
«Да в чем дело, в конце-то концов? Я должен пить скотч, потому что живу в Кейп-Коде, а не в щитовой халупе, и вожу кадиллак, а не битый «Бискейн»?» К тому же ему наверняка посоветуют подписаться на «Уолл-стрит джорнал» и прекратить читать «Нэшнл инквайрер», «Нэшнл экзаминер» и «Полночь».
Щитовой «халупой» был дом на улице Вязов, где он родился, вырос и — после смерти матери (отец умер раньше на пять лет) — стал хозяином. К тому времени Джефф уже жил в этом доме со своей женой Долорес (детей у них никогда не было). Он никогда не уезжал отсюда, если не считать послевоенных лет, когда он служил в оккупационной армии в Западной Германии. Когда старая хозяйка умерла, он просто продолжал жить в своем доме, и единственное отличие состояло в том, что теперь он платил налоги и оплачивал счета за свет и воду, и когда он говорил: «Пойду-ка схожу в Дом», он говорил это только Долорес.
С тех пор как умер дедушка, дядя Джордж жил в Доме один. Он до сих пор не женился, а теперь уже, конечно, поздно думать о женитьбе. Он довольно сносно готовил, содержал кухню в чистоте и порядке, и, если не считать груд мусора в углах столовой и гостиной и старья, наваленного в коридорах, в остальном доме было прибрано. Но, когда бы Джефф ни пришел, он ни разу не застал дядю Джорджа за уборкой, со шваброй в руках или за мытьем посуды. В теплое время дядя Джордж неизменно покачивался в кресле-качалке на крыльце, а в холодные месяцы — в гостиной у печки, в старом кресле деда.
Волосы дяди Джорджа постепенно редели и со временем обратились в серый пух на затылке; сам он высох, стал хрупким и ветхим, словно осенний лист. Это заняло долгие годы. Дядя Джордж уже давно перевалил за возраст, в котором умер его отец, и уже почти вдвое пережил Джеффову мать.
