С яростным напряжением вслушивался Михей в ночь, силясь выловить в глухой тишине хотя бы звук долгожданной поземки или, на худой конец, легкого дуновения, который помог бы им проскочить мимо контрольных пунктов. Надо же было, благополучно оттопав с приисков по лесотундре чуть ли не шестьсот верст, застрять в этой кожаной мышеловке в ожидании вьюжного ветра! Еды у них оставалось в обрез, но и большую часть оставшейся Михей скармливал собакам: их сила должна была вытянуть его к цели. И не одного, а вдвоем с другом...
- Уже лучше, - Бондо явно заискивал перед ним, отчего Михею становилось тревожно и неловко, - совсем хорошо, шени джириме*.
*Шени джириме - твоя болезнь мне. Грузинская форма обращения.
- Горят?
- Совсем горячо...
- Три, три сильнее, отойдут... Должны отойти...
- Отойдут, - в лихорадочно блестящих выпуклых глазах грузина мельтешила искательность, - совсем мала осталась.
- Не сможешь идти - собаки вытянут.
- Сам пойду, вот увидишь.
- Уже рядом. В один переход проскочим.
Из своего угла подал голос каюр:
- Три упряжка не берет.
- Я пойду на лыжах, - недобро усмехнулся Михей, - двоих они возьмут.
- Два тоже не берет. - Уголек глаза чукчи зло вспыхнул в его сторону. Вспыхнул и тут же погас. - Шибко тяжелый наст.
- Тогда...
Михей осекся на полуслове: снежинки в кольце дымового отверстия уже не порхали, опадая вниз, а кружились еле заметной каруселью. У него захватило дух: началось! Он отдернул полог и сразу же почувствовал на лице зябкое дыхание сквозной тундры: ночь заполнялась нордом.
- Засупонивайся, - коротко бросил Михей напарнику, - кажется, зафартило. И чукче: - Значит, говоришь, не возьмет троих? И двоих тоже не возьмет? - В ответ на вопрошающий взгляд Михея тот лишь отрицательно покачал головой. Тогда иди впрягай...
Чукча, не спуская с него злобных глаз, подался к выходу.
- Шибко тяжелый наст... Заструги шибко много. - Двигаясь к выходу, он выталкивал собак в ночь. - Тагам, тагам, тагам!
Прежде чем выбраться из чума следом за проводником, Михей поторопил друга:
- По-быстрому, Боря, по-быстрому! Каждая минута в зачет!
После света, хотя и слабого, темь показалась особенно густой и неуютной. Легкий, но заметно крепчавший хиус* при каждом вдохе обжигал гортань. Где-то, прямо под рукой, тихонько повизгивали собаки. Михей выпростал из рукава малицы прикрепленный к ней электрофонарь, включил. Слабый лучик пробил темноту едва ли на расстояние вытянутой руки. В его тусклом свете сгорбленная над упряжкой фигура каюра выглядела бесформенной и неподвижной.
* Хиус - морозное поветрие (диалект.).
- Скоро?
- Ждай мал-мал... Шибко холодно...
- По-быстрому, по-быстрому... Не копайся...
- Сичас... сичас...
Наконец тот выпрямился:
- Можна трогай, начальник.
Теперь чукча стоял лицом к лицу с Михеем, не отворачиваясь от направленного прямо ему в глаза света, и в острых зрачках его не теплилось ничего, кроме ненависти, - жгучей и пронзительной.
- Лезь обратно, - Михей легонько подтолкнул чукчу к чуму. - Живей!..
В черной щетине Бондо плутали слезы.
- Проклятье! - Морщась от боли, он натягивал на ногу полураспоротый уже унт. - Момад-загло!* Не лезет, черт!
* Ругательство (груз.).
- Давай помогу.
- Не надо, я сам...
- Смотри...
- Как будто все. - Бондо попытался встать, но едва ступни его коснулись пола, он коротко
вскрикнул и, неловко подвернув под себя локоть, боком завалился навзничь. - Шени деда...
На лбу грузина выступила испарина. Михей и раньше не заблуждался насчет шансов друга пойти своим ходом, но только сейчас с предельной ясностью осознал всю незавидность положения: если собаки лягут, ему придется выволакивать грузина на себе.
- Троих собаки не потянут. И двоих тоже. - Михей в упор глядел на чукчу. Так, что ли? - Тот не отводил глаз, в которых не стыла долгая и обжигающая неприязнь. - Тогда, - ладонь Михея обхватила двустволку, - собаки потянут одного. Я пойду на лыжах. - Он взвел курок. - Дойдем с Божьей помощью. Отвернись...
Но каюр не шелохнулся. Казалось, в нем окаменело все, кроме неистребимой ненависти во взгляде. И Михей, словно задавшись целью не столько избавиться от ставшего ненужным проводника, сколько укротить, распять ее, эту самую его ненависть, выстрелил ему в переносицу. И, уже не сдерживая себя, повторил выстрел. Молча задул спиртовку и только после этого, подхватывая напарника под мышки, сказал:
