Думается, что нет необходимости пересказывать в предисловии содержание этой книги. В ней немало ярких эпизодов из боевой деятельности нашей авиации на различных направлениях и в разные периоды Великой Отечественной войны; читатель познакомится со многими экипажами гвардейского бомбардировочного полка, узнает о самоотверженном труде технического состава, в неимоверно сложных условиях войны восстанавливавшего боевые самолеты. Тепло описывает автор летчиков-истребителей, прикрывавших боевые порядки бомбардировщиков от ударов фашистских стервятников.
Мне хотелось бы подчеркнуть важное воспитательное значение таких мемуаров. Да, это воспоминания ветерана авиации. человека, умудренного жизненным и летным опытом, прошедшего в боевом строю всю Великую Отечественную войну. Но тогда, в суровые годы величайшей в истории человечества битвы, и сам Л. Жолудев, и его товарищи по оружию были еще юношами, недавними рабфаковцами, рабочими. Воспитанные партией в духе преданности идеалам коммунизма, беспредельной любви к Родине и ненависти к ее врагам, они не дрогнули в бою, многие пали смертью храбрых, защищая Отчизну и все человечество от коричневой чумы. Их пример, память об их бессмертных подвигах священны. Рассказать о них — прямой долг ветеранов боев за свободу и независимость нашей великой социалистической Родины.
Главный маршал авиации А. Новиков
дважды Герой Советского Союза
Резкий удар… Скрежет металла… Штурвал выбило из рук… Самолет вздрогнул и накренился влево. Лицо обожгла тугая струя холодного воздуха. От неожиданности на мгновение невольно закрываю глаза и жду самого худшего. Но только секунду… Усилием воли стряхиваю с себя оцепенение, правой рукой нащупываю в кромешной тьме и тяну к себе отчаянно упирающийся штурвал, а левой ищу пробоину, через которую хлещет ледяной воздушный поток. Этот поиск стоил мне унесенной за борт перчатки, но постепенно пришла и ясность: разрывом зенитного снаряда сорван фонарь кабины, выведен из строя левый двигатель, а бомбардировщик брошен в крутую левую спираль.
Наклоняю голову к уцелевшему лобовому стеклу и с большим усилием выравниваю машину. Осторожно пробую управление и облегченно вздыхаю: машина слушается рулей! Все же с некоторой опаской делаю разворот «блинчиком» в сторону своей территории, добавляю обороты правому мотору. Наш «старичок» СБ держится молодцом — даже высоту набирает. Опыт одномоторного полета у меня кое-какой есть, горючего достаточно. Значит, все кончится благополучно, до своего аэродрома дотянем.
Но нет! Недаром в авиации существует правило: полет окончен лишь тогда, когда самолет зарулил на стоянку. Не успел я опросить экипаж и убедить его, что обстановка вполне нормальная, как увидел, что стрелка бензомера стремительно поползла к нулю. Видимо, осколки снаряда повредили бензобаки, и только резиновые протекторы ни позволили горючему вытечь мгновенно.
Ситуация резко изменилась. Необходимо срочно принимать решение. Дальше лететь нельзя. Но и перспектива садиться на территории, занятой врагом, показалась просто невыносимой. Выбора, однако, не было, времени на раздумье — тоже. Сообщил экипажу о своем решении сажать машину и все внимание сосредоточил на поиске подходящей площадки. Нервное напряжение было настолько сильным, что не смог разжать зубы, чтобы ответить штурману Николаю Аргунову, просившему разрешения покинуть самолет с парашютом. За эти считанные минуты я мысленно окинул всю прожитую жизнь и даже успел заглянуть в будущее, пытаясь представить, как будем пробиваться к своим сквозь вражеские кордоны. А больше всего тревожила мысль, сумею ли ночью приземлить неисправную машину вне аэродрома. Хватит ли мастерства и… везения?
В наушниках вновь послышался настойчивый голос Аргунова: «Командир! Разрешите прыгать?»
Быстрый взгляд на высотомер: 150 метров… Мало, слишком мало! К тому же это — высота относительно аэродрома вылета, а здесь? Больше или меньше?
Спрашиваю о настроении у стрелка-радиста. Игорь Копейкин отвечает, что остается в самолете. Молодец! Ведь, если приземлимся благополучно, нам втроем будет легче преодолевать трудности, чем в одиночку.
