Глава 3. Защищая себя, русские спасали от гибели человеческую цивилизацию
Сегодня, спустя много десятков лет после того, как в мае 1945 года войска Красной армии взяли штурмом Берлин и подняли Знамя Победы над Рейхстагом, война кажется событием очень далеким, а Победа в ней для ныне живущих поколений – почти виртуальной. Более того, нынешнему поколению россиян иногда кажется, что иначе и быть не могло, что мы просто не могли не победить гитлеровскую Германию.
Однако весь драматизм тех далеких лет в том и состоял, что СССР не только мог, но должен был ту войну проиграть, а русская нация и другие объединившиеся вокруг нее народы – исчезнуть.
Тогда, в 1941–1945 годах, всем в мире было ясно, что основную тяжесть войны вынесла на своих плечах Россия, которая за четыре года сражений перемолола на своих фронтах 80 % живой силы и военной техники гитлеровской Германии, которую (технику) Гитлеру поставляла вся Европа: танки для русского фронта производили чешские заводы «Шкода» и т. д. Но так было тогда. А потом, после 1991 года, американская, а вслед за ней и западноевропейская публицистика вдруг, как по команде (а может быть, и действительно по команде?), стала отрабатывать тезис о том, что коричневая чума ХХ века – германский и итальянский фашизм, японский милитаризм – были побеждены совместными действиями США и Англии при участии Красной армии. Именно при участии, а не в силу решающего вклада СССР в победу. Этот тезис тотчас же был активно подхвачен неофитами НАТО из стран Балтии и Восточной Европы. Поведение политических элит всех этих стран объяснимо: все они, кроме англичан (которые успешно или нет, но героически – совершенно точно, первыми из цивилизованных наций начали войну с гитлеровской Германией и довели ее до конца), все они сегодня стремятся оправдать в собственных глазах добровольную коленопреклоненность перед Гитлером своих национальных правительств, хотят вытравить из народной памяти своих стран факты участия своих вооруженных формирований на стороне Гитлера, как и их почти поголовное истребление на советско-германском фронте.
Эти старания с годами становятся тем настойчивее, чем очевиднее вырисовывается тот факт, что роль России в той войне для судеб западной цивилизации оказалась решающей.
Между тем там, в сфере этой западной цивилизации, общественное мнение широких масс населения не дает себе труда вспомнить и подумать о том, почему после победы наших войск в Сталинградской битве король Великобритании решил подарить Сталину свой меч в ознаменование этой победы, а французское правительство одну из главных площадей Парижа назвало в честь Сталинградской победы (а позже и станцию метро).
А мы сегодня, имея в руках практически все основные документы тех лет, подкрепленные свидетельствами очевидцев, можем сказать, что самая тяжелая для Сталина (а значит, и для СССР) ситуация складывалась для нас не только в 1941-м, как в литературе принято считать, а и осенью 1942-го, когда гитлеровский вермахт угрожал перерезать Волгу в районе Сталинграда и начать продвижение к Уралу.
Личный переводчик Сталина Валентин Бережков (1916–1998) в своих мемуарах оставил уникальную запись на этот счет, относящуюся к моменту визита У. Черчилля в Москву в период самых ожесточенных боев в Сталинграде.
«После одной из бесед с Черчиллем в кремлевском кабинете Сталина, – пишет Бережков, – я должен был составить для советского посольства в Вашингтоне текст телеграммы, которую, по обыкновению, сразу же подписывал Сталин.
Мой первый вариант не во всем его устроил, и, сделав несколько конкретных замечаний, он предложил мне, устроившись в конце длинного, покрытого зеленым сукном стола, переписать текст начисто. Пока я был занят этим делом, Сталин прохаживался по узорчатой ковровой дорожке, попыхивая трубкой. Молотов остался у другого конца стола, где он сидел во время беседы с Черчиллем.
Вот тогда-то я и услышал из уст нашего вождя то, о чем до сего момента он не решался поведать никому.
