Словом, так и пошло. То есть так пошла жизнь: Юрий Ильич, как и многие, с годами всё меньше обожал жену, то есть временами уже еле терпел, пользуясь в этом полной взаимностью, причем еще неизвестно, кто пользовался; и, тоже как многие, все больше обожал других животных – уличных собак, бездомных кошек, вездесущих ворон, хитрых и важных, как провинциальные начальники, попугаев, тихо и очень осмысленно, вопреки распространенному о них мнению, бормочущих всякую забавную ерунду, и так далее – о людях не будем. При себе же имел старую уже, очень старую кошку Кулюшку и любил ее так, что иногда – стыдно сказать – плакал, на нее глядя.
А кошка Кулиса за прошедшее с их знакомства время действительно сильно состарилась. Все больше спала, хотя, как положено кошке, и в молодости спала большую часть суток. Никогда не играла со случайно оказавшимися в ее поле зрения предметами, вроде пояса от купального халата или упавшей на пол крышечки от валокордина, при том даже, что крышечка пахла валерьянкой. А специальную веревочку для игры Юрий Ильич давно уж не брал в руки, зачем пожилую кошку огорчать воспоминаниями… И прибаливала его Кулечка: то приходилось знакомому ветеринару, приглашаемому на дом за пятьсот рублей, зубной камень кошке счищать и ушки мыть борным спиртом, то Юрий Ильич искал по лучшим ветеринарным аптекам, которых в городе стало пропасть, самый особый корм против мочекаменной болезни, она для кошек вроде как инфаркт и рак для людей – номер один…
Только одно не менялось в прекрасной Кулисе – неземная, несравненная красота, которую не только вечно влюбленный ее рыцарь видел и славил, но и совершенно посторонние люди отмечали. Шерсть Кули была белая, а подшерсток сероватый, местами почти черный. И от этого происходил потрясающий зрительный эффект: сразу после вычесывания, расчесывания и других утренних косметических процедур, вытягиваясь и меся воздух перед собой от удовлетворения, она приобретала вид фигурки из литого и полированного серебра. Всякие фигурки кошек Юрий Ильич постоянно отовсюду привозил, у него уже и коллекция составилась из нескольких сот статуэток и мелких скульптур, так что сходство мог оценить предметно (вот, пожалуйста, слово «предметно»; а еще распространяли сарказм относительно авторов, употребляющих «уникально»… ладно, это просто так). Ну, серебряная была кошка! И так уж хороша она делалась, когда вся вытягивалась вперед прямо струной, несмотря на провисший животик, а передние ее руки, то есть передние, конечно, лапы плавно плыли в пространстве, и пальцы с когтями сжимались и разжимались… Правда, происходило это недолго, потому что немолодая красавица быстро утомлялась и валилась набок, вывернув голову таким образом, чтобы смотреть на Юрия Ильича снизу томно, щуря и вдруг широко открывая виноградные глаза. Тут, бывало, он и не мог удержаться от слез.
Вообще, с возрастом стал слезлив, это бывает с мужчинами. А возраст подступил быстро и незаметно, как подступает хитрый и умелый враг: вот его еще не было, а вот уж он перед тобой, и сделать ничего не успеваешь. Состарился Юрий Ильич, и жена его состарилась, и оба они любили кошку, а друг друга только раздражали, за длинную жизнь сделавшись во многом похожими друг на друга, во многом же оставшись совершенно разными, а раздражало одинаково и то и другое. Не говоря уж о принципиальных расхождениях, бытовых обидах и душевных разрывах, которых накопилось – ой-ёй-ёй!..
Тем временем вместе со старостью наступила и пенсия, сначала у жены одновременно с климаксом, а потом и у Юрия Ильича незадолго до импотенции. Жизнь стала не только малоприятной, но и реально (вот и «реально», дописался… ведь это похуже, чем «уникально»!) тяжелой. На еду Кулисочке хватало, но уже не на всякую, а сами-то большею частью ограничивались кашами. Впрочем, по возрасту чего-то другого почти и не хотелось.
А Юрий Ильич от тоски, бедности и свободного времени стал порядочно выпивать, тем более что бутылка плохой водки теперь дешевле, чем пакет приличного кошачьего корму.
Вот тут, наконец, и собственно о происшествии.
