— Слушай, хмырь, обижать Машку?! Козел драный, знаешь, какая у меня шпана?! Она кальсоны твои сраные стирала? Полтора года стирала! Жрать готовила? Готовила! Спала с тобой, хотя по ней такие мужики сохли? И теперь за все это хорошее — Машку на улицу?! Учти, ты у нас вот где, — гостья-мамба сжала пальцы, оснащенные массивным благородным металлом вперемешку с дешевыми камнями, — вздумаешь брыкаться, мы, — она разжала кулак, дунула на ладонь, — фу! и нету Аэропчика. Улетел, точнее, отбыл в места отдаленные. Откуда у тебя деньги появились на кооперативную квартиру? Когда тебя послали на Трынковский участок, сколько ты домиков там загнал под видом сгоревших? Ты тогда выкрутился, а деньги откуда? Пионерский лагерь украл, а туда же — в писатели подался, дерьмом меня вымазал с головы до ног. Да не поверили! Проверять даже не стали, а вот если я напишу, за милую душу поверят. Хочешь переехать на новую квартиру? Кто не хочет, правда? Тогда бери свои вещички, личные, это я уточняю, и уматывай. У тебя деньги есть, поживешь полгодика на частной квартире, пока не обломится кооперативная. А эта комната остается Машке, не станешь же ты, джентльмен, выгонять на улицу даму. Комната ничего, — тут она по-хозяйски, уверенно оглядела ее, — ничего, мы сюда любовников будем водить. Не делай мне глаза, вроде как ошибка аборта, не делай, я не то видела!
Она воткнула сигарету в беспощадный алый рот, щелкнула зажигалкой, прикурила, пустила струю дыма в лицо Аэроплану Леонидовичу, который и без того был задохшись от возмущения. Ведь какова пардонность, а: пригрел на своей груди несчастненькую, обманутую ловеласом, женился, из общежития выписал и прописал на своей площади и что же? — вместо благодарности посредством маникюра делают тебе лицо полосатым и в таком виде предлагают убираться вон из твоего же дома?
Насчет умыкания пионерлагеря — форменная клевета. На Трынковском испытательном участке никакого лагеря не принимал, до него его скоммуниздили, а остатки сожгли. Участок высокое начальство признало нецелесообразным, и Аэроплан Леонидович вернулся в родной отдел института на прежнюю должность. В изложении Черной Мамбы, явившейся к нему в полной боевой раскраске, история его очередного служебного не восхождения принимала чудовищно-уголовный колорит.
Аэроплан Леонидович продемонстрировал нечто подобное балетному прыжку на середину комнаты, затопал ногами и, колотя кулаками воздух над головой, заорал:
— Вон отсюда! Вон! Во-о-о-он!
Ольга Черная Мамба вскочила на ноги и тоже заорала благим матом. Но что она орала!
— Хулиган! Ой! Ой! Ты что дерешься? Помогите! Помогите!!!
Для пущей убедительности она расстегнула жакетик, рванула на груди блузон, еще миг — и прическа испорчена. Когда в комнату на крики сбежались соседи, прототипица отрицательной героини в двух томах предстала перед ними совершенно растерзанной и в сильнейшей истерике.
— Вызовите милицию! Маша, вызови милицию… Он… меня… дважды… кулаком… по голове! Я его посажу… Посажу…
Степка, которого по тревоге подняла теща, философски-оловянными глазами взглянул на действующих лиц, хмыкнул, эка невидаль, зевнул, ну и надоели, в пивном баре он уже разнимал сцепившихся юнцов и пошел спать, почесывая с хрустом волосатую грудь. Машкина подруга — задрыга, шпана какая-то, а клянчит милицию. Нет, не любил Степка тех, которые чуть что — милицию, автоинспекцию… Теща пыталась остановить, задержать, все-таки мужская единица, но безуспешно — Степка с намеченного маршрута не свернул, добрался до дивана и сразу же безмятежно захрапел.
Тогда теща, святая простота и божий одуванчик, стала названивать участковому — не из любви к законности и торжеству правопорядка. Из любви к «искусству»: а что будет дальше? Вчера, в субботу, ее сообщение о том, как Степка потряхивал соседа, в микрорайоне не вызвало должного интереса, мол, подумаешь, невидаль какая. Но зато сегодня она испытала головокружительный успех среди сарафанного информационного сообщества — с десяти утра до двух с часов дня останавливала товарок возле продовольственного магазина, приемного пункта стеклопосуды, на детских площадках, на семь скамеек перед подъездами присаживалась и рассказывала об ужасти и страсти, приключившихся утречком на кухне. Вот почему бабушка домогалась участкового.
