Здесь живал, как упоминалось раньше, Иван Где-то, и Аэроплан Леонидович для поддержки враждебных отношений ходил к нему чуть ли не каждую неделю, причем всякий раз каким-то новым окольным путем. В минуты почти дружеской приязни поэт, редактор и литконсультант признавался рядовому генералиссимусу пера о своих подозрениях насчет существования новоостанкинской черной дыры, которая парадоксальным образом придерживалась закона сохранения вещества и стиля дорожно-строительных работ, а по причине близости вышки — даже временами и телевизионного изображения.
Почти каждую неделю рядовой генералиссимус пера направлял очередное описание здешней местности в отделение милиции, заканчивая свои картографические и геодезические изыскания вопросом: а на какие средства так копают? Не с целью личного обогащения? Аэроплан Леонидович высказывал соображения на всю мощь необузданной фантазии, которую участковый инспектор старший лейтенант Василий Филимонович Триконь должен был ставить на почву фактов и существующих законов или же доказывать, что утверждения не соответствуют действительности. Товарищ Триконь еженедельно извещал товарища Около-Бричко о том, что копают в соответствии с генеральным планом перекопок, фактов присвоения канав не установлено, что финансируются работы коммунально-жилищной службой, а не подпольным миллионером, личность которого в настоящее время не установлена и вызывает весомые подозрения в существовании, как и личность миллиардера, что клады графа Шереметева не известны исторической науке, что на общественных началах никто не строит новую ветку метро от станции Щербаковская под телебашню и тому подобное.
Публикатор от себя может добавить, что товарищ Триконь по всей вероятности весьма активно способствовал переезду поэта и литконсультанта в противоположный конец Москвы, так как в этом случае становились бессмысленными новоостанкинские прогулки рядового генералиссимуса пера, следовательно, на более спокойную жизнь могли рассчитывать работники здешнего отделения милиции.
Опыт новоостанкинских путешествий у Аэроплана Леонидовича был солиден и богат, очередные разрытия его не опешили. Но все же грустно ему стало, когда он оказался перед бульдозерно-экскаваторным морем, огороженным высоким забором из новой шпунтовой доски, оказался без лоции и каких-либо лоцманских указаний. Посреди моря плавно покачивался одним боком полузатопленный диван, на берегах, как нынче на всяких берегах, валялись всевозможные пластмассовые флаконы и пузырьки, изготовленные на пяти континентах. Неверный свет дрожащего фонаря на далеком столбе придавал как бы интим буйству хозяйственной широты и размаха.
Аэроплан Леонидович взял влево, перебрался по гибкому горбылю через очередной канал, миновал две минисвалки и одни кусты, выбрался к огромному, невероятно длинному дому. Многосерийному, а не многоподъездному — в нем в основном жили телевизионных передач мастера. Места эти были известны ему по прежним путешествиям, более того, о них шла молва. Дескать, телевизионщики задумывали построить дом в девятьсот серий в пятнадцати частях, то бишь фильмах, по сто восемьдесят подъездов каждый, по маршруту от Останкинской башни мимо ВДНХ, через Бабушкино-Медведково до окружной автомобильной дороги, по Ярославскому шоссе, а далее — везде.
Миновал час, может, и полтора, когда слева мелькнул просвет. «Арка!» — обрадовался Аэроплан Леонидович. Замечательное сооружение в форме прямоугольной дыры давало возможность проникнуть под домом на простор, как напишет еще рядовой генералиссимус пера, более просторного пространства, однако было использовано безудержной строительной инициативой для непременной канавы, притом противотанкового характера, наверное, какие-нибудь танки тут иногда пошаливали, а также для куч глины, опять труб, железобетонных монолитов и каких-то механизмов явно брошенного назначения. Назад идти ему не хотелось — далеко, вперед же, вдоль дома — не близкий свет, главное, неизвестный; оставалось лишь сделать попытку пробиться через забор, новую систему канав и кустов, выходить на шум машин на проспекте Мира. Чертыхаясь, Аэроплан Леонидович храбро преодолел преграды, выбрался на какую-то полянку, где пылал огромный костер — точь-в-точь как в прелестной сказке «Двенадцать месяцев», только без действующих лиц. Лирически-благодушное, даже благостное настроение вновь вернулось к нему, он отогревался и обсушивался в районе штанин, любовался огнем, пожиравшем автомобильные шины, ящики, мебель, деревянные и железные бочки, должно быть, из-под краски. В одном месте горело что-то медное — изумрудно-прозрачное свечение радовало и завораживало, опомнившись, он взглянул на часы: без нескольких минут они показывали полночь. Он заторопился, сделал несколько зигзагов между мусорными баками, оказался опять перед забором из новенькой, струганой, еще пахнущей лесом вагонки. За забором, как и следовало ожидать, была еще канава, а уж за нею — куча плоских железобетонных изделий, как выяснилось позже, бордюрных камней. Когда он находился на дне канавы, раздался сзади страшный взрыв — жидкие струи адского фонтана взметнулись вверх, но основная их часть, как залп сотни огнеметов, просвистела вместе с частью бочки всего метрах в пяти от рядового генералиссимуса пера. «Нитрокраска!» — определил Аэроплан Леонидович, не желая даже в воображение допускать картину того, что стало бы с ним, останься он у костра хотя бы еще минуту, не хотел, сопротивлялся навязывавшемуся видению — собственная необузданная фантазия подсовывала ему на эту тему цветной голографический комикс.
