СССР и Запад в одной лодке - страница 41

Президент Картер, по-видимому, понял, что политика, лишенная моральной основы, постепенно приводит к преобладанию чувства самосохранения над всеми остальными и что моральной основой западной политики могут быть как раз права человека (в отличие от национальных прав, как у третьего мира, или классовых прав, как у коммунистов). Возвращение политике моральной основы, которой ее лишили нереалистичные «реальные политики», сможет вернуть Западу утраченную уверенность в себе и дать ему новую цель. Кроме того, США могли убедиться, что коль скоро за политическим насилием и двоемыслием признается право на существование в одном месте, они начинают расползаться повсюду, захватывая и Запад.

Поэтому, если г-н Картер будет проводить твердую линию в вопросе прав человека, советское руководство вынуждено будет считаться с движением в гораздо большей степени.

Президенту Картеру — новому человеку в международной политике удалось привести в замешательство советских руководителей, давно никто не разговаривал с ними подобным языком. Создается, однако, впечатление, что по мере того как г-н Картер приобретает опыт международной политики, он все более склонен отодвигать вопрос человека на задний план. Если сравнить его политику со зданием, то покажется, что проблема прав человека — это не несущая конструкция, а скорее орнаментальное украшение. Особенно это заметно в отношении СССР, с которым г-н Картер, как и его предшественники, надеется достичь быстрых соглашений и поэтому не склонен «раздражать» советское руководство.

Но для США уже невозможно махнуть рукой на судьбу арестованных участников Хельсинкской группы, не потеряв при этом своего престижа. Особенно это заметно в деле Анатолия Ща-ранского, обвиненного советскими властями в государственной измене и сотрудничестве с Си-Ай-Эй. Поскольку президент Картер лично заявил, что Щаранский не был связан с Си-Ай-Эй, осуждение Щаранского будет прямым вызовом президенту.

Для советских же властей — это прежде всего проблема сохранения контроля над собственным народом, и неясно, какой проблеме они отдадут приоритет: внешнеполитической или внутренней.

Трудно делать прогнозы относительно судьбы конкретных людей и даже конкретных форм сопротивления. Для меня несомненно, однако, что полное уничтожение оппозиции в СССР сейчас невозможно.

1977, Утрехт-Вашингтон

Я думаю, что Венгерская революция 1956 года была поворотным пунктом в истории коммунистического блока.

Она не привела — и не могла привести — ни к развалу этого блока, ни к освобождению Венгрии, но она достаточно ясно показала, что существуют две возможности и два пути для сопротивления.

Во-первых, национальное сопротивление доминирующему советскому коммунизму. Такие разнородные феномены, как национальный коммунизм в Румынии, национально-либеральное движение в Словакии в 1967-68 годах, рост национальных чувств внутри СССР, а также еврокоммунизм — равно были бы невозможны без венгерского примера.

Во-вторых, социальное сопротивление. Ни «пражская весна», ни волнения польских рабочих, ни движение за права человека в СССР не были бы возможны без Венгерской революции 1956 года.

Таким образом, когда я говорю о «поворотном пункте», я имею в виду поворот от пассивного принятия вещей такими, как они есть, и от чувства безнадежности — к пониманию того, что сопротивление возможно, что мир можно менять и он будет меняться, хотя это и потребует долгих лет и огромных жертв. Уже сейчас можно сказать, что многие жертвы были не напрасны: Венгрия пользуется наибольшей свободой среди восточноевропейских стран именно потому, что венгры показали свою способность сопротивляться с оружием в руках. И хотя революция была подавлена, коммунистические власти не могли не запомнить этого урока.