* * *
Госпиталь Советского Красного Креста стоял на отшибе, рядом с маленькой рощицей. Двухэтажная коробка основного блока да флигель-полусфера, где врачи оставались ночевать, если некогда было ехать домой. Дальше шли облупившиеся лачуги, огороды, а за ними, насколько видел глаз, тянулась красно-рыжая степь, поросшая засохшей травой и кустами. Нераспаханный африканский буш.
Доктор Роговский, исправно пополнявший наши запасы, укатил в Лусаку, готовить курсы для местных санитаров. «Зайдите к Ире», – вот и все, что он успел нам отписать.
Экран со списком персонала, как и в любой советской больнице, висел на первом этаже, сразу напротив входа. Ирина Волынина, фельдшер-ассистент, кабинет 202. Имя было подсвечено красным, но я не обратил на это внимания.
Я поднялся на второй этаж, нашел нужную дверь и постучал. Примерно через полминуты мне открыла девушка, закутанная, словно мумия. Между колпаком и маской виднелись только пара зеленых глаз да вопросительно поднятые брови.
– Прошу прощения, видимо, я не вовремя.
– Мы скоро закончим, подождите внизу.
Ира вышла минут через пятнадцать. Вместо операционной робы, заляпанной красным и желтым, на ней был белый халат, застегнутый на все пуговицы, несмотря на жару.
– Курт Ланге. Для своих – просто Курт.
– Ира. Для своих, – она покосилась на очередь к регистратуре, – Ирина Алексеевна. Чем обязаны?
– Ребята с Лумваны прислали за новой порцией. Дядя Костя сказал зайти к тебе.
– Племяннички… Недавно же приходили? Вы им что, машины заправляете?
– …
– Приходи к восьми сегодня, как у меня смена кончится. Сейчас не до того, извини. От нас и так половину народа забрали. Я теперь ассистирую, Сашка пробирки крутит – так и живем.
– Много больных?
– А то не видно. Только за утро две ампутации, ладно хоть чистые. Привозят поздно, никакой ингибитор не поможет.
– Главное, они будут жить?
– Жить будут. Знать бы еще, на что жить…
– Проживут, с нашей помощью. – Мне хотелось хоть чем-то ее ободрить.
– …
– Что-то ты совсем загрустила. Вечером сделаю тебе маленький сюрприз в честь приятного знакомства.
– Господи, у нас и так каждый день одни сюрпризы. Каждый второй с букетом, каждый пятый вообще на позитиве. – Холодное личико скривилось, словно от зубной боли. – Что задумал?
– Такую девушку сам бог велел пригласить в кино. В этих краях есть неплохой кинозал, о котором не все знают. – По субботам зал закрывался, но за сходную цену Мозес-механик дал бы мне ключи: русским здесь верили на слово.
– Там же по-английски?
– Специально для тебя сегодняшний фильм будет на русском. – Я попытался изобразить самую обаятельную улыбку, какую только мог.
– Веди, кавалер. Если не понравится – ничего вам больше не дадим. – Она нервно усмехнулась, но, одернув себя, снова насупилась и пошла обратно к лестнице.
* * *
Мы сидели в центре крошечного зала и смотрели «Апельсиновый день». Если утром она была снежной королевой, то теперь корка льда как будто растаяла. Халат заменило разноцветное платье, а волосы, раньше стянутые медицинской резинкой, рассыпались по ее плечам. Под конец фильма она взяла меня за руку, а потом – положила голову мне на плечо и… тихо заснула. Выключив проектор, я осторожно перенес ее на диван, стоящий сзади кресел, и укрыл курткой, а сам – достал из машины свернутый матрас и плюхнулся рядом, прямо на полу.
* * *
Что-то случилось – это я понял, еще подъезжая к бомо. На взлетке, развернув винты кверху, стояли два наших К-16, а съезд на трассу преграждал усиленный пост полиции. Из сбивчивой тарабарщины полицейских я смог понять только «хоспитал».
Главный корпус стоял на своем месте, но от полусферы жилого блока осталась только передняя стенка: из белой с красным крестом она стала желто-бурой. Бельмо выбитого окна смотрело на рощицу, откуда и прилетела термобарическая смерть. На парковой скамейке сидел Роговский – почему-то без своей шляпы. На мой вопрос об Ире он молча протянул мне фляжку. Я пил из нее, и мир становился серым, как будто кто-то выкрутил насыщенность в ноль.
Через пару минут ко мне подошел солдат из оцепления: он вырвал у меня фотоаппарат и с каким-то остервенением стал снимать, обходя площадку кругами. А потом мир выключился. Остался только запах солярки и жженого пластика, в котором мне чудилась вонь паленого мяса.
