Объявляя о своем намерении исправить "упущения" Христа, Вильсон довел до логического конца абсурдность претензий Америки на высшую миссию в мировой истории. Однако США не учли, что их успехи еще не позволяли им стать владыками мира. Их диктату сопротивлялись ведущие страны Запада, а уход из России свидетельствовал, что на одной шестой части планеты появилась динамично развивавающаяся держава, которая доказала свою способность дать отпор американским и другим интервентам.
В ходе Парижской мирной конференции союзники США сопротивлялись их диктату. Как-то на вопрос своего советника полковника Хауза, как прошло совещание с Клемансо и Ллойд Джорджем, Вильсон ответил: "Блестяще, мы разошлись по всем вопросам". В конечном счете Вильсон был вынужден пойти на ряд серьезных уступок своим партнерам по переговорам. И все же, несмотря на подписание в Версале 28 июня 1919 года мирного договора, противоречия между США и Англией, США и Японией лишь обострились. Усугубились также противоречия между Италией и странами Антанты. Версальский мир породил рост реваншистского движения в Германии. Хотя предполагалось, что Первая мировая война должна была покончить навеки с войнами в мире, Версальский мир создал условия для новых конфликтов, чреватых их перерастанием в новую мировую войну.
Версаль не был воспринят как торжество американской внешней политики и внутри США. Ряд сенаторов обвиняли Вильсона в нарушении заветов Вашингтона о невмешательстве в дела Европы и отказе от доктрины Монро. Они требовали включения пункта о доктрине Монро в устав Лиги наций. Вильсон был подвергнут критике со стороны тех, кто считал, что США в праве навязывать свою волю всему миру, не считаясь с мнением других стран и народов. Критикуя Вильсона и одновременно отвергая обвинения в изоляционизме, сенатор Генри Кэбот Лодж заявил: "Мы хотим… быть свободным государством без каких-либо ограничений в своих поступках, преисполненным возрожденным духом национализма. Это не изоляционизм, а свобода действовать так, как мы считаем необходимым и справедливым, не изоляционизм, а просто ничем не связанная и беспрепятственная свобода великой державы решать самой, каким путем идти". Версальский договор был отвергнут сенатом США и страна не вошла в Лигу наций, создания которой так добивался Вильсон.
Как отмечал Юрий Мельников, "отказ от попытки "управлять миром"… с помощью Лиги наций отнюдь не означал… отречения от планов мировой экспансии и лидерства США. Напротив, это было торжество сторонников откровенно имперской внешней политики США, пренебрежения к позициям и мнениям других государств, расширения и укрепления американской империи повсюду, где для этого есть какие-то возможности и американский империализм имеет перевес экономической, военной и политической силы".
После кризиса 1921 года экономика США вновь переживала бум. С 1913 по 1929 год промышленное производство США выросло на 70%, тогда как промышленное производство Англии сократилось на 1%. К 1928 году общий объем производства в США превысил производство всей Европы. С 1914 по 1929 год производство стали удвоилось и достигло 56,4 миллионов тонн. Добыча нефти за эти же годы выросла в 4 раза. За этот же период производство легковых автомобилей увеличилось с 895 тысяч до 4 587 тысяч, а грузовиков – с 74 тысяч до 771 тысяч. Быстро росла и производительность труда. Росли доходы богатых людей страны.
Улучшалось положение и значительной части среднего класса, а также трудящихся классов.
Америка стала самой богатой страной мира. Если, судя по ряду книг Марка Твена, в его время американские туристы были нередким явлением в европейских странах. Теперь же, пользуясь существенной разницей в курсе валют, американцы заполоняли богатые отели крупных городов Европы. Со времен Марка Твена изменились качество американских туристов и их стиль поведения. В 1922 году Э. Хемингуэй писал: "Пена нью-йоркского квартала Гринич Вилидж была недавно снята большой шумовкой и перенесена в квартал Парижа, прилегающий к кафе "Ротонда". Описывая времяпровождения представителей средих слоев американского общества в Париже, Хемингуэй писал: "Галантерейщик требует, чтобы Париж был сверх-Содомом и ультра-Гоморрой, и, как только алкоголь ослабит его врожденное скопидомство и цепкую хватку за бумажник, он готов платить за приобщение к своему идеалу… После того, как хлопнет третья бутылка шампанского и джаз-банд доведет американского галантерейщика до такой экзальтации, что у него закружится голова от всего этого великолепия, он, может быть, изречет тупо и глубокомысленно: "Так вот он какой – Париж!"
