– Да, спасибо, сэр. Это очень мило с вашей стороны. Я действительно немного отклонился. Так вот, вы подходите к автомату, сэр, и опускаете в щель четверть доллара. Машина включается, обращается к вам словами, спрашивает, что вам нужно, и…
– Вы хотите сказать, что автомат начинает с вами разговаривать?
– Совершенно верно, сэр. Спрашивает, что вам нужно, и говорит, сколько это будет стоить, и когда вы заплатите, она выдает вам то, что вам нужно. Рукопись или предмет. Почти любой предмет. Только скажите этому автомату, что вам нужно…
– Понятно. И сколько стоила вам эта работа?
– Сущие пустяки. Два доллара. Вот и все.
– Чертовски дешево, – изумился Лансинг.
– Вы правы, сэр. Это в самом деле выгодная сделка.
– Сидя здесь, за своим столом, – сказал Лансинг, – мне представляется очень несправедливым то, что только избранное меньшинство знает о существовании сей чудеснейшей машины. Подумайте лишь о сотнях несчастных студентах, которые сейчас ссутулившись, согнувшись над письменными столами, в адских муках выжимают из себя каждый абзац. Если бы только они знали, что в полуподвале здания находится решение всех их проблем…
Лицо Джексона закаменело.
– Вы мне не верите, сэр. Думаете, что я все сочинил. Думаете, я вам вру.
– А почему вы так решили? Что я именно так думаю?
– Не знаю. Мне все это кажется очень простым, потому что все это правда. И все так и было. И вы мне не верите, хотя я и говорю правду. Если бы я соврал, то вы бы мне больше поверили, наверное.
– Да, мистер Джексон. Возможно.
– И что вы теперь сделаете, сэр?
– Пока ничего. Я на выходные немного подумаю об этом деле. И когда приду к решению, то сообщу вам.
Джексон, в движениях которого чувствовалась явная скованность, поднялся и вышел из кабинета. Лансинг слышал, как он спускается по лестнице в холл. Потом стук подошв утих. Он положил работу Джексона в ящик стола и запер ящик на ключ. Взяв дипломат, он направился к двери. На полпути к двери он сделал разворот и бросил дипломат на стол. Сегодня он домой ничего не понесет. Уикэнд – это его свободное время и он позаботится, чтобы оно осталось свободным.
Шагая через холл к двери, которая выходила в кампус, он чувствовал себя несколько странно – с ним не было привычного дипломата. Этот предмет стал частью меня, подумал Лансинг. Так же, как брюки или туфли. Он годами не расставался с ним и без него ощущал себя как будто обнаженным, как будто было что-то неприличное в том, что он показался на людях без дипломата, который должен был находиться у него подмышкой.
Спускаясь по широким каменным ступеням здания, он услышал, как сзади его кто-то окликнул. Он обернулся и увидел Энди Сполдинга, который спешил, чтобы перехватить Лансинга на полпути.
Энди был старейшим и доверенным товарищем Лансинга, но в некотором роде являлся той «пустой бочкой», которая иногда очень громко «звучит». Он мог иногда быть помпезным. Он был социологом, и голова у него была на месте. И идей ему было не занимать. Единственная проблема – он никогда не держал свои идеи при себе. Когда ему удавалось загнать в «угол» кого-нибудь из друзей, он принимался мучить свою жертву, вцепившись в ее лацканы, чтобы он или она не могли убежать, и, споря с самим собой, развивал собственные многочисленные мысли, которые изливались из него могучим потоком. Но, несмотря на все это, он был надежным товарищем, и Лансинг был частично рад встретить его.
Он подождал у подножия лестницы, и Энди догнал его.
– Зайдем в клуб, – сказал Энди. – Сегодня я угощаю.
Клуб факультета располагался в верхнем этаже здания Студенческого Сообщества. Вся наружная стена представляла собой огромное панорамное стекло, выходившее на тишайшее аккуратное озерцо, окруженное березами и соснами.
Лансинг и Энди заняли один из столиков у этого окна.
Сполдинг поднял свой стакан и сквозь него оценивающе посмотрел на Лансинга.
– Знаешь, – сказал он, – несколько дней назад мне пришло в голову, что было бы неплохо, если бы у нас случилось что-нибудь вроде средневековой чумы, такой, что стерла с лица Земли половину населения Европы в четырнадцатом веке. Или новая мировая война. Или второй библейский потоп. Все, что угодно, лишь бы только еще раз начать все сначала, чтобы исправить некоторые ошибки, сделанные за последнюю тысячу лет, чтобы мы получили шанс прийти к новым социологическим и экономическим принципам. Шанс избежать серости сознания, шанс более разумной организации самих себя. Система «работа-зарплата» стала смехотворно ущербной, она изживает сама себя. А мы все еще цепляемся за нее…
