С крещением новорожденного был сопряжен ряд суеверий и ритуалов, которые производились в церкви. Для того чтобы младенец не болел, его возлагали на алтарь либо на гробницу или могилу — это должно было на всю жизнь предохранить его от зубных и глазных болезней; ребенок, полежавший на очаге в доме, был защищен от лихорадки. Этот обряд осужден в пенитенциалии Бурхарда Вормсского. Отношение к родам и роженицам обнаруживается в предрассудке, согласно которому умершую в родах женщину нельзя ни вносить в церковь для отпевания, ни погребать в освященной земле. На этот счет у церковных властей не было единства. Кое-где таких покойниц хоронили в особых частях кладбищ, отделяя их могилы от прочих. Приближение к этим могилам считали опасным для девушек и женщин в возрасте от 15 до 49 лет — они в свою очередь могли умереть при родах. Выработка формулы «внесения мертвой роженицы в церковь» свидетельствует о том, что духовенство считалось с этой народной приметой.
Страх перед болезнями в обществе, применительно к которому трудно говорить даже о рудиментарной медицине, был исключительно велик. Он еще более обострялся вследствие общераспространенной уверенности в том, что болезни по попущению божьему насылает нечистая сила. Поэтому понятно, что наряду с естественноприродными способами лечения и знахарством (впрочем, едва ли различимыми) огромную роль должны были играть всякого рода заклинания. Подобные заклинания языческого происхождения применялись повсеместно. Церковь не была в состоянии их просто-напросто запретить. Осуждая и преследуя колдунов и ведьм, церковь вместе с тем нуждалась в том, чтобы подменить их магию своими собственными экзорцизмами. Таким образом, и в данном случае мы имеем дело с восприятием духовенством чуждого ему ритуала и приноровлением его к христианству. Франц с сожалением констатирует, что та часть клира, которая по долгу своей службы находилась в непосредственном и постоянном контакте с народом, обычно оказывалась не в состоянии успешно бороться с его суеверными обычаями, да, видимо, и не проявляла в этой борьбе должного рвения (21, II, с. 426).
Заклинания болезней, упоминаемые в житиях святых 30, известны и из сохранившихся церковных текстов. Существовал ритуал «отлучения болезни». Его формула гласила: «Отлучаю тебя, пособник смерти, во имя Отца и Сына и Духа Святого, и во имя Богоматери Девы Марии, и четырех евангелистов, и двенадцати пророков, и двенадцати апостолов, и всех мучеников и исповедников, и дев, и ста сорока четырех тысяч тех, кто во имя Божье претерпели страсти: да не будет тебе никакой власти в сем рабе Божьем, но отыди от него, не причинив никакого вреда. Во имя Того, Кто приидет» (21, II, с. 421). В этом тексте, как и во многих других церковных формулах экзорцизма, бесу — виновнику болезни («пособнику смерти») противопоставляется сонм сакральных сил.
И здесь мы вновь, уже в который раз, сталкиваемся с упомянутым выше явлением: образованное духовенство сетует на то, что священники и монахи сочиняют или записывают и применяют в своей деятельности суеверные и языческие заклятия, так же как используют они всякого рода амулеты, делают магические надписи на яблоках и гостии, на грамотках и плодах. «Те священники, кои творят подобные суеверия или допускают их и не запрещают, суть священники не Господа, а Ваала, не Христовы, а Велиаловы. Литании в честь святых они превращают в призывы к демонам» (21, II, с. 431). Данный текст — XV в., но подобные же обвинения по адресу погрязшего в суевериях низшего клира, который, по сути дела, идет на поводу у своей темной язычествующей паствы, нетрудно найти как 'для более раннего, так и для более позднего времени. В «Словаре бедных», в котором изобличаются суеверия народа (XV в.), прямо признается, что многие священники не осмеливаются идти против господствующих в их приходах диких верований, «опасаясь прослыть чрезмерно строгими или утратить благосклонность населения и вызвать его недовольство» (21, II, с. 434). Ученые люди и высшие духовные власти все снова требовали строго разграничивать допустимые церковные благословения и запрещенные внецерковные заклятия и заговоры, но на практике эти грани постоянно нарушались. Главное же заключается в том, что и сами церковные формулы независимо от их христианской фразеологии воспринимались массой народа в качестве магических заклинаний.
