А был Егор Степаныч, что называется, из молодых да ранних. И биографию имел нашему времени вполне соответствующую. Поднимался, как и положено, на каких-то мутных делах, не столько коммерческих, сколько связанных с выпасом чужой коммерции и регулярной ее стрижкой – то есть сразу с организационно-руководящей работы начал. Сильно, правда, на этом не разбогател, так как над ним было еще полно народу, но пообтерся, много чем обзавелся, хорошо себя в разных кругах зарекомендовал, быстро понял, что под государственной крышей работать спокойней да и наваристей, если, конечно, субординацию соблюдать, не зарываться и исправно делиться с нужными людьми, после чего, убедив старших соратников, что там от него толку будет больше, по соответствующей стезе и двинулся. И двигался по ней вот уже лет десять – сначала в области на разных постах по возрастающей, а последние три года – на самом главном у нас.
Жанну, кстати, он с собой из области и привез, разглядев в молодой, умеренно несимпатичной, несколько пришибленной и бедновато одетой экономистке областного управления образования толкового и знающего специалиста, способного без лишних вопросов чистенько выполнить любую поставленную задачу. И ни разу до сей поры в своем выборе не разочаровался. Доверял уже практически как самому себе, никаких подлянок от нее не ждал.
И, когда зашел в ее кабинет, милостиво приветствуя, не сразу понял, что его внезапно начало беспокоить. Он даже на ширинку свою покосился – не расстегнута ли? Хотя обычно такими проблемами среди подчиненных не заморачивался: даже если и расстегнута, и что, им-то какое дело – пусть проветривается... Нет, там все в полном порядке: граница на замке. Несуразность, похоже, в самом кабинете имелась.
Поднял глаза, глянул повнимательнее и тут же обнаружил целых две.
Первая – Жанна после отпуска была какая-то другая. Глазу неприятная. Слишком уж выпрямившаяся, не по чину расправившаяся, уверенная в себе. Раньше в его присутствии за ней такого не наблюдалось. Будто ей только что из Кремля позвонили и обещали поставить «вертушку» – такой у нее был вид.
Что же касается второй несуразности…
– Это что? – спросил он, указывая на стену позади Жанны.
– Что? – не поняла Жанна.
– Портреты где?
Действительно, на стене вместо положенных двух портретов, призванных свидетельствовать о благонадежности обитателя кабинета и его безоговорочном согласии с проводимым курсом, выделялись лишь два прямоугольных пятна. Да и выделялись как-то робко, неуверенно, едва заметно.
– А, портреты… – махнула рукой Жанна. – Я их сняла.
– Как это – сняла?
– Да они мне не нравятся.
– Что значит – не нравятся? – не поверил своим ушам Фуфаев. – Кто тебе не нравится? Кто конкретно?! – грозно спросил.
– Да они оба. Смотрят в спину и смотрят. Как маньяки. Я прямо чесаться от них начинаю. Ну их к лешему…
– Ты… ты… – никак не находил слов мэр. – Ты чего несешь?!
– А что? – как-то нехорошо, не без подтекста удивилась Жанна. – От них аура плохая. А по правилам фэн-шуй…
– Какой на хрен фэн-шуй?! – не дал ей договорить мэр. – Что за фэн-шуй?! Ты что – хунвэйбинка? – всплыло вдруг застрявшее с детства непонятное, тоже китайское и при этом, несомненно, ругательное слово.
– Нет, – ответила Жанна, которая, так же как и мэр, слышала когда-то это слово, но о том, кто такие хунвэйбины и чем отличились у себя в Китае, имела самое отдаленное представление. – Не знаю. При чем здесь это?
– А при том! – заорал Фуфаев, сделал глубокий вздох, чтобы успокоиться, и спросил: – Куда портреты дела?
– Там где-то валяются, в шкафу.
– Достать немедленно! И повесить! – приказал он.
Здесь придется сделать небольшое отступление и кое-что пояснить. Настойчивость мэра объяснялась не только тем, что он никак не мог потерпеть в своем ведомстве столь откровенной крамолы. Чреватой оргвыводами для него самого. Все обстояло куда сложнее. Не знаем, как там в других территориальных единицах, а в нашей, да и в соседних, говорят, тоже, портреты эти, помимо верноподданнической функции, выполняли еще и функцию сугубо утилитарную. Хотя и не без инфернального, надо сказать, какого-то оттенка.
