Для производства ковров отбирается шерсть наилучшего качества, причем нитки ворса окрашиваются. Для этого текинцы всегда употребляют краски из Персии, Индии и Хивы. Только желтую краску они добывают на месте из сока растения «сарычоб».
Чтобы краска прочнее пристала, шерсть предварительно обрабатывают квасцами, бузгундшем или гранатной коркой.
Ковровый ткацкий станок, виденный мною в ауле Каши, состоял из четырех кольев, вбитых в землю. В эти колья втыкаются две палки, на которые натягивается основа. Нитки основы, для того, чтобы они не сдвигались, примазывают к палкам разведенной глиной. Каждая ниточка ворса руками обвязывается вокруг соответствующих ниток основы и обрезается маленькими ножичками. Когда пройден, таким образом, целый ряд, между всеми нитями основы продевается нитка и притыкается железным гребнем. Как видите, способ самый примитивный. А между тем, текинские ковры по прочности и красоте не уступают персидским, причем особенно ценятся ковры старинной работы. Замечательные их коллекции находятся в Императорском Эрмитаже в Петербурге и в Британском музее в Лондоне. Из частных коллекций меня поразили великолепные экземпляры, виденные мною впоследствии у самаркандского адвоката г-на Болотина.
Поговорю теперь немного о песнях текинцев. В жизни текинцев музыка и пение играют почти такую же роль, как и ковры, а это кое-что значит.
Почти ни одно событие общественного или частного характера не обходится у них без музыки.
Текинец родится, женится и умирает, так сказать, «под музыку».
Дударчи (музыканты) и бахши (певцы) пользуются, особенно последние, большим почетом у своих соотечественников и наперерыв приглашаются на свадьбы, похороны, пиры и т. п. Вследствие этого выдающееся бахши зарабатывают большие деньги (по-местному). Я имел возможность слышать в Асхабаде двух самых выдающихся народных певцов (местные Шаляпин и Собинов!).
Дело было так: асхабадский уездный начальник полковник Федор Андреевич Михайлов {Ф. А. Михайлов — один из просвещеннейших людей Закаспийской области, большой знаток местной жизни, составил превосходную книгу по этнографии края и как администратор является одним из тех, которые справедливым и сердечным отношением к туземцам укрепляют русское влияние в Туркестане.} предложил мне устроить в его квартире, специально для меня, музыкальный текинский вечер, чтобы дать мне возможность записать их песни.
По взаимному соглашению, мы назначили для своего сеанса вечер 5-го января и, пожаловав к нему около 6 часов вечера, я застал там уже в сборе несколько дам и мужчин из русского асхабадского общества, а также текинских певцов и музыкантов. Певцов было всего двое (Шаляпин и Собинов!) и музыкантов такое же количество.
Мы, европейцы, сели у стола с великолепно сервированным чаем. На этом же столе я разложил свою нотную бумагу для записи песен.
Оба текинских певца уселись по-восточному прямо на полу (на подушках) друг против друга. У каждого в руках было по струнному инструменту (всего с двумя шелковыми струнами, благодаря чему получается нежный и тихий звук). На этих инструментах они и аккомпанировали сами себе исполняемым песням.
А музыканты, с длинными бамбуковыми флейтами — теудук, поместились в другом конце зала, около стены. Во время пения музыканты отдыхали, а когда певцы смолкали, брались за теудуки музыканты. Так что получалась и вокальная и инструментальная музыка.
Один из певцов был баритон, а другой тенор, лет по 30 каждый. Оба были удивительно красивы и статны в своих праздничных нарядах, т. е. в шелковых халатах и маленьких шелковых шапочках. Кроме них, присутствовало еще человек 5–6 текинцев, сопровождавших певцов, и надо было видеть, с каким почтением и уважением относились они к своим баянам и их песням.
Исполняемые песни почти все носили антифонный характер, т. е. были куплетной формы, причем певцы пели их, соблюдая очередь.
Рядом с ними, на полу, стояли пиалы (чайные чашки) с зеленым чаем, которым они себя время от времени подкрепляли.
Я могу смело сказать, что никогда не видал и не слыхал артистов, певших с таким огромным подъемом и одушевлением, как эти два текинских барда… У тенора и без того было лицо пророка, а во время пения лицо это прямо-таки одухотворялось и оба, как баритон, так и тенор, несмотря на то, что сами себе аккомпанировали, сопровождали свое пение жестикуляцией. При этом был удивителен жест правой руки у тенора, такой жест, которым человек обыкновенно желает убедить другого в чем-либо.
