Кто принимал от нее деньги с видимой охотой и рассыпался при этом в благодарностях, так это ее зять Крэйг. При этом, правда, он всегда делал вид, что берет «на деток», которые приходились Одетте племянниками и которые, несмотря на малолетство, имели от ее щедрот счета в банке.
— Твоей сестре делали УЗИ, — сказала между тем Клод. — Ей не терпится узнать пол будущего ребенка. Впрочем, я и без УЗИ знаю, что на этот раз у нее родится девочка.
— Если родится девочка, Монни будет рада, — сказала Одетта. — Она не раз говорила, что хочет сестренку для Фрэнки.
— А Крэйг хочет братика для Винни, — хихикнула Клод. — Но я больше всего хочу внуков от своей старшенькой — Одди, ты понимаешь, надеюсь, что я имею в виду? Если в ближайшие год-два ты не родишь, то упустишь время, и у тебя родится не милый, здоровый малыш, а какой-нибудь урод!
Одетта вздохнула: мать была в своем репертуаре.
— Мне, мама, тоже хочется ребенка, и не одного. Просто сейчас не самое удачное время для брачных игр. Мой клуб должен открыться уже через две недели, а недоделок столько, что у меня просто руки опускаются…
— Так ты, значит, еще не открыла свое кафе? — хмыкнула Клод. — В чем дело? Похоже, кто-то тебя здорово надувает.
— Никто меня не надувает, мама! Просто…
— Называй меня «маман», — поправила ее Клод. — Не забывай о своих французских корнях.
— Хорошо, маман. — Одетта согласно кивнула, взяла со столика пластиковую бутыль с минеральной водой, скрутила крышку и одним глотком допила остававшуюся воду. — Что же касается клуба, то все неприятности у меня из-за Калума — моего партнера по бизнесу.
— Калум? — с пробудившимся вдруг интересом спросила Клод. — Он холост? Богат?
— Да он гей, — соврала Одетта, чтобы мать ее не доставала.
— «Гей»? Веселый, значит? Ну и хорошо. — Клод отказывалась замечать в английских словах двойное дно, особенно если оно содержало намек на какую-нибудь непристойность или половое извращение. Так, слово «гей» ассоциировалось у нее исключительно с понятием «веселый», «голубой» — с небесным цветом, «фагот» — с музыкальным инструментом, а «соска» — с резиновым предметом, который вставляют младенцу в рот.
Поговорив с матерью и повесив трубку, Одетта прошла на кухню, чтобы взять еще одну бутылочку минеральной воды. Из огромного окна, напоминавшего скорее стеклянную стену, были видны вечерние огни восточной части Лондона. Впрочем, из-за горевших под потолком кухни сильных галогеновых ламп Одетта ничего, кроме городских огней, рассмотреть в окне не смогла. Зато хорошо видела на поверхности стекла собственное отражение.
Еще девочкой Одетта поняла две вещи — что она далеко не красавица, но работать над своей внешностью хочет, может и должна. По этой причине, когда она, проведя несколько часов в салоне красоты, входила в какой-нибудь ресторан или клуб, у посетителей дух захватывало: до того она казалась им красивой. Но по уикендам, когда она сидела у себя дома нечесаная и без следов макияжа на лице, могло сложиться впечатление, что перед вами малокровная, бесконечно утомленная жизнью женщина, которой было бы в самый раз полежать денек в кислородной палатке.
Тело у нее было, в общем, неплохое, хотя природа ее ничем, кроме грандиозного бюста, не одарила. Плечи у нее были слишком покатыми, шея короткая, живот — пухлый, а лодыжки толстые, как пивные кружки. Чтобы оставаться всегда стройной и подтянутой, ей приходилось ежедневно заниматься физическими упражнениями и соблюдать строгую диету. Помимо этого, требовалось прибегать и ко всякого рода ухищрениям в одежде. К примеру, она всегда носила тесный бюстгальтер, чтобы поддерживать свой грандиозный бюст, а также не слишком сексуальные грацию и трусы из эластика — это не говоря уже о колготках со вставками из плотной лайкры. Она никогда не надевала платьев с поперечным узором, свитеров с круглой горловиной и мешковатых фуфаек и футболок.
Одетта предпочитала темные тона и подчеркивающие фигуру платья, жакеты и деловые костюмы с подкладными плечами. Когда она выходила из дома, то всегда выглядела безукоризненно, хотя и несколько консервативно, что, надо сказать, нисколько ее не беспокоило.
