— Ага, конечно.
— Угораздило же тебя.
— А что?.. Учитель, понимаешь ты, твердит им на уроке, что перед ними все двери открыты…
— Видишь ли, Алексей Иваныч, — перебил его секретарь, пряча бумагу в стол, — с наскоку такие крупные вопросы не решаются. И не нам с тобой решать их. Помимо того, тебе, как работнику розыска, видна главным образом оборотная сторона медали, и делать обобщающие выводы только на ее основе неверно…
Городулин обиделся и упрямо продолжал гнуть свое. Секретарь партбюро ценил Городулина и поэтому вопроса о нем ставить не стал, а просто посоветовался с начальником Управления, и они решили, что для Городулина будет здоровее не представительствовать на ответственных совещаниях.
— Вообще бы его учить надо, — вздохнул начальник Управления. — Грамотенки у него не хватает, да староват уж нынче… А практически он крепкий работник.
Хорошо знали Городулина и уголовники. Не мелочь, не случайная босота, а старые, матерые воры, их становилось все меньше. Случалось, что, попав на допрос к молодому малоопытному уполномоченному, такой ворюга долго, умело глумился над ним, водил его за нос из стороны в сторону, сегодня отрицал то, что говорил вчера, а завтра снова менял свои показания, ловко придирался к процессуальным казуистическим мелочам — законы он знал великолепно, и не только по номерам статей кодекса, а по самому духу их, — но стоило войти в комнату или в камеру Алексею Иванычу Городулину, как картина быстро менялась.
Однажды, когда Федя Лытков еще только начинал свою карьеру под начальством Городулина, в их отдел угодил пожилой магазинный вор, работавший осторожно и, как правило, в одиночку. Солидных прямых улик против него не было, — он это прекрасно понимал и тянул время, чтобы истекла санкция прокурора на его арест. Лытков бился с ним, нервничал, ибо срок санкции действительно истекал, вора надо было выпускать, а это считалось крупным браком в работе уполномоченного.
На последнем допросе арестованный, державшийся с оскорбленным достоинством, закатил настоящую истерику. По лицу Лыткова вор увидел, что тот испугался. Это наблюдение придало вору новые силы. С яростным вдохновением схватив со стола чернильницу, он выпил ее до дна, упал на пол, засунул пальцы себе в рот и разодрал его по углам до крови.
В эту минуту, как назло, вошел в комнату Городулин. Быстро посмотрев на пожилого человека, катающегося по полу, на растерянное и испуганное лицо Лыткова, Городулин спокойно прошел к дивану, уселся, закурил и сказал:
— Плохо работаешь, Костя. Что ж мало рот порвал? Рви дальше… Товарищ уполномоченный, есть увас еще чернила? Вон непочатая бутылка стоит. Подайте ему, пусть опохмелится…
Костя встал, отряхнул брючки, утерся рукавом.
— Ай-я-яй! — укоризненно покачал головой Городулин. — И не совестно?.. Законник, потомственный ворище, а на такие пустые номера хочешь купить уполномоченного!..
— Так я ж, Алексей Иваныч, вижу: он в нашем с вами деле не петрит. Я больше для потехи, — пристыженно оправдывался вор. — И потом, санкция истекает, выпускать меня надо…
— Ой, что ты, что ты! — испуганно говорил, Городулин. — Куда ж я тебя, такого ангела, выпущу?.. Ты же за прошлый год два магазина взял. А наследил, сват!.. Дайте-ка мне, товарищ Лытков, его папочку. Садись, Костя. Сейчас будем раскалываться…
И Костя садился и раскалывался. Сознавался он конечно же не из уважения к Городулину или, упаси бог, не оттого, что раскаялся в своих преступлениях, а просто потому, что отлично знал: Городулина ему не обвести, сидеть во внутренней тюрьме скучно и голодновато, лучше уж поскорей в колонию, а там придет «зеленый прокурор» — весна, может, и посчастливится удрать на волю.
Преступники не мстили Городулину, хотя прошло их через его руки немало. Будучи пойманными, они рассуждали так: «Наша работа — воровать, твоя — ловить. Кто лучше спляшет. Ты поймал — твой верх».
Раз только, после разгрома крупной банды, когда все ее члены были осуждены и высланы на большие сроки, Алексей Иваныч, примерно через год, получил на дом телеграмму:
«Жди гостей. Осталось тебе четыре дня! Приедем — рассчитаемся».
