По этой дорожке вошел, «покрутился на пятачке» комбайн, вместо гнущихся под ветром хлебов оставил копны соломы на высокой стерне и ушел на другое поле.
Паникратов шагал по следу, оставленному тяжелыми скатами комбайна. На полдороге между полями он остановился.
Сосновый лес, пусть даже он стоит у самой деревни, всегда кажется пустынным и диковатым. Оголенные однообразные стволы; без единой травинки, без молодых побегов кустарника, засыпанная мертвыми шишками земля. Высоко вверху, закрывая солнце, шумит хвоя под легким ветром. И странно среди такого леса встретить не медведя, не лося, с треском шарахнувшегося в сторону, а огромное сооружение, поблескивающее стеклом фар, выкрашенное в яркий красный цвет, с мостиком под брезентовым навесом, с массивными резиновыми колесами. Комбайн стоял посреди дороги, осев на один бок. Людей вокруг него не было видно.
На ближайшей сосне, нисколько не смущаясь присутствием невиданного в этой лесной глуши чудовища, работал пестрый дятел. Быстро, быстро, как швейная машина, он стучал клювом по стволу, останавливался, деловито косился на приближающегося Паникратова и снова принимался за дело, снова разносилась частая дробь по притихшему лесу.
«Эх, видать, намертво застрял». Паникратов подошел вплотную.
В холодке, у обочины дороги, прямо на мягкой хвое, подсунув под голову пиджак, спал парень. Паникратов тряхнул его за плечо.
— Давно сели?
— Чего?.. — Парень поднял голову, тыльной стороной ладони вытер с губ сладкую слюну. Хвойные иглы торчали в его спутанных волосах.
— Спрашиваю: давно так, на курортном положении, живете?
— А-а… Да вчера вечером залезли. Ребята за трактором ушли. Самим уже не выбраться.
— Сутки стоите. Ничего себе.
Парень совсем пришел в себя, поднялся, сердито стряхнул с пиджака приставшую хвою.
— Сбегу! Мочи моей нет! К чертям собачьим и с работой такой! — заговорил он.
— Это кого ж к чертям собачьим?
— Никого. Все опостылело! С поля, видать, идете, видели: пока идешь по этому полю от конца в конец, закурить не успеешь. Работали мы на нем всего три часа, а сидели сутки, может и еще двое суток сидеть придется. Так и выходит: три часа работаешь да три дня с поля на поле переезжаешь. Комбайн — степной корабль! На таком корабле не по нашим дорогам плавать. Только и делаешь, что откапываешь его, вытаскиваешь, слежки подкидываешь. Мучимся, надрываемся, а, глянь, к зиме и на штаны себе не заработаем… Сбегу!
— Куда же?
— Хоть на юг. Комбайнеры везде нужны.
— На обжитое место?.. А здесь кому обживать? Соседу? Не глупи. Давно ли ваши ушли за трактором?
— Да сразу… И вот ни слуху ни духу. Да и винить их нельзя. В такое время вырвать трактор — наплачешься.
Шумел по верхушкам сосен ветер. Спугнутый их разговором дятел стучал сейчас где-то в стороне. Паникратов обошел вокруг машины. Она, огромная, тяжелая, зарылась передними колесами в глубокую выбоину — пленница тихого, сонного леса! А ведь счастье людей, живущих в Кузовках, в ней, на нее, на такие вот машины надежда!
Паникратов сам отправился хлопотать о тракторе.
Он участвовал во всех совещаниях партийного актива, вместе со всеми подсчитывал: сколько прибыло механизмов, сколько они заменят людей. Он, как и все, радовался — сила! Перевернем землю!
Не так-то просто! От цифр на разграфленной бумаге до жизни большой путь. Тут нужен и пот и кровавые мозоли на руках.
Пока не было столько машин, не думалось как-то и о такой беде, что поля, разбросанные по лесам, слишком мелки, что дороги меж ними узки и разбиты, что сложный комбайн не прадедовский «вездеход» — волокуша без колес, с лошадкой в оглоблях.
Паникратов шагал один по лесу и думал о том, что жизнь идет, а вместе с ней приходят и трудности. Далеко еще не все слава богу, рано пока радоваться, где уж там рай земной!..
