Я подождал еще пару минут, но он больше не появился. Успокоившись, я поехал дальше. Проехав стадион, я свернул к заправке, что была справа, а оттуда — на большую и практически пустую стоянку. Я припарковался рядом с салоном "Мерседес", выключил мотор, открыл дверь и вышел. В некотором беспокойстве я безостановочно нарезал круги возле машины, надеясь, что кто-нибудь меня наконец заметит. Ситуация мне очень не нравилась.
Со стороны кольцевой дороги до меня доносился ровно пульсирующий шум машин. Огни города золотыми искрами сверкали на фоне вечернего неба, а оттуда, сверху, я слышал далекий гул самолета, направляющегося к Форнебю.
Внезапно я услышал шаги по асфальту. Кто-то огибал угол мерседесовского салона, как будто просто вышел погулять с собакой. Но собаки у него никакой не было, и шел он прямиком ко мне.
Ян Эгиль надвинул капюшон на глаза. Я заметил, что он здорово вырос с нашей прошлой встречи. Тогда, в Фёрде, и потом, в окружном суде Бергена, он был долговязым и неуклюжим, похожим на того, кто, как оказалось, был его отцом. А теперь было видно, что в тюрьме он много времени проводил, накачивая мускулы. Он стал крупнее, тяжелее и гораздо опаснее на вид, чем раньше. Он остановился передо мной, излучая сдерживаемую силу, которая — отпусти он ее на волю — за пару секунд превратила бы меня в кучку мусора.
Его темные глаза уставились на меня из-под капюшона. С каменным выражением лица он коротко кивнул на машину:
— Садись.
Я сел, перегнулся через сиденье и открыл пассажирскую дверцу. Он тяжело уселся в кресло, мне показалось даже, что весь автомобильчик заскрипел.
— Поехали, — сказал он.
— Куда? Разве мы не…
— Поехали, говорю! — жестко скомандовал он, не оставляя мне возможности возразить.
Оказавшись на кольцевой, я снова попытался внести ясность:
— Мне нужно знать, в каком направлении ехать.
— Да так. В одно место, где можно будет тихо-мирно поговорить.
Я скосил на него глаза.
— А что ты вообще от меня хочешь?
— Сам знаешь!
— Нет! Я не знаю. Тебе что, Терье Хаммерстена не хватило?
Мы проехали мимо съезда с кольцевой, но он показал, чтоб я ехал дальше.
— Я его не убивал! Когда я его нашел, он уже был мертв.
— А что ты от него хотел?
— Я встретил его на улице, когда ходил в магазин. Я уж знал, что он… Что он был женат на моей матери. На моей настоящей матери.
— Да. Вы с ней нашли друг друга, как я понял. Она приезжала проведать тебя в Уллерсмо?
— Да. Я ее сразу узнал. Как только увидел.
— Но тебе же было всего три, когда тебя у нее забрали.
— Ну так я же ее потом еще видел, идиот!
Я всем телом ощутил тревогу.
— Когда?
— Мы однажды возвращались из школы. Там, в Аньедалене. С Силье. Ну и прошли мимо какой-то тетки. Она вдоль дороги шла… И я как сейчас помню, как она на нас уставилась и все разглядывала. Меня в основном. А потом мы стали над ней смеяться, и Силье сказала: "Видал бабу — небось сумасшедшая", и мы еще больше стали смеяться. А потом она появилась в Уллерсмо, и я ее сразу узнал. Ну, не в том смысле, конечно, что, мол, вот моя мать. А что это та самая сумасшедшая из Аньедалена. Так что вышло, что это мы над матерью моей смеялись, над моей собственной матерью! Если б ты только мог себе представить, каково мне тогда было… Чуть не расплакался, а ведь взрослый уж был мужик. Ну и как я понял — она мне потом рассказывала — это Хаммерстен превратил ее в старую развалину.
— Каким образом…
— И я тогда понял, — не слушая меня, продолжал Ян Эгиль, — чего же мне не хватало все эти годы. — Голос у него задрожал, как будто говорить ему было тяжелее, чем делать жим лежа. — Все эти остальные так называемые матери никогда меня не любили, не то что она, та, что вынуждена была жить без меня все это время. А потом она пришла меня встретить к воротам тюрьмы. Правда, выдалось нам несколько хороших минут уже совсем в конце ее жизни.
Мы ехали какое-то время молча. Его рассказ произвел на меня такое сильное впечатление, что мне сложно было продолжать разговор. Он заговорил первым:
— Он сказал, чтобы я зашел к нему.
— Хаммерстен?
— Да. Он сказал, что должен мне кое-что рассказать, что-то очень важное — и для меня, и для других, что стал теперь христианином и должен раскрыть правду, выговориться. Но когда я к нему пришел, в тот же вечер, он уже лежал там. Не до разговоров уже ему было. Забили его, да так зверски — кровища там повсюду была.
