— Дэв, что с тобой?
Кэт склонилась над ним, нежно гладила его по лицу, заглядывала в грустные глаза. Давиде ей улыбнулся.
— Ничего, в самом деле ничего.
— Плохие вести по телевидению?
Давиде еле заметно покривился, по-прежнему с отсутствующим видом уставившись в телевизор. Лицо Симона растаяло на экране. Его поглотила лавина жареного картофеля, наполнившего гигантскую сковороду. Реклама…
— Да нет, только несколько минут назад… я увидел призрак.
Его револьвер много времени пролежал за кипой журналов в шкафу в кладовке в конце коридора мотеля. Давиде сдвинул журналы, взял оружие и привычным движением сжал рукоятку в ладони. Движение, которое он повторял тысячу раз и которое теперь, через двадцать лет, думал уж, что позабыл. Но лишь стоило ладони ощутить холодный металл револьвера, в памяти ожили слова и звуки, перед глазами вновь замелькали картины, которые не было сил отогнать…
…Комиссар Джорджи с пистолетом в руке прижался спиной к дверце машины, по белой краске стекает тонкая струйка крови… Из развалин дома неподалеку от порта неожиданно выскакивают четверо мужчин, и гремят автоматные очереди… двое его товарищей шатаются — одному пули попали в голову, другому в грудь… Улицу поперек перегородил грузовик… вновь трещат автоматные очереди, прошивают стенки автомобиля, на котором им вдвоем удалось вырваться из засады… лицо водителя Джорджи, склонившегося над рулем, потом голова падает на плечо… бегущая Марта, прижимающая к себе Стефано — их сыночка… Новые выстрелы… рука Марты, испачканная кровью… ее крик: «В него попали! Они ранили ребенка!»… Отчаянный плач Стефано, завернутого в одеяльце, по которому все шире растекается красное пятно… голос Симона, пытающегося успокоить его в больничной палате: «Ребенок вне опасности, пуля попала в шею, но только поцарапала. Слушай, Давиде, теперь тебе надо ненадолго исчезнуть из Италии, мы посадим тебя на самолет, улетающий сегодня ночью» …последние слова Марты: «Нет, я не поеду с тобой. Я не могу оставить Стефано»…
Давиде засунул револьвер сзади за пояс брюк, накинул куртку и вышел из мотеля.
Окружной прокурор перелистывал лежащую перед ним на столе папку. Он вынул из нее авиабилет, сдвинул очки на кончик носа.
— Мазино Сальерно, по имеющимся сведениям вчера вы находились в Италии. Вы прилетели на Сицилию одиннадцатичасовым рейсом и улетели в тот же вечер. Зачем?
— Я должен был встретиться с женщиной.
Сильвия сидела позади Мазино. Лицо у нее было осунувшееся, глаза усталые. Она решила тоже задать ему вопрос:
— Где вы провели то время, что находились в Палермо?
Мазино обернулся к ней и с вызывающей насмешливой улыбкой ответил:
— В постели.
Куадри и Треви слушали стоя, прислонившись к шкафу, на котором красовался бюст Авраама Линкольна. Куадри засунул руки в карманы, Треви подбрасывал на ладони и ловил шариковую ручку.
Симон взял пальто и, ни с кем не попрощавшись, вышел из кабинета прокурора.
Под дверью комнаты номер 945 виднелась полоска света. Давиде посмотрел в один конец коридора на девятом этаже гостиницы «Эспланада», потом в другой. Ни души. Он сунул правую руку под куртку и вынул револьвер. Потом потянулся левой к ручке двери. В эту же секунду свет в комнате погас, и дверь резко распахнулась.
Давиде вмиг почувствовал, как его схватили за рубашку, и оказался на полу в железных объятиях Симона. Револьвер отлетел в сторону. Симон пнул его ногой в бок. Давиде удалось вырваться и дотянуться до револьвера. Он приставил его к горлу Симона и поглядел ему в глаза.
— Как поживаешь, Симон?
Симон несколько секунд вглядывался в склонившееся над ним лицо. Наконец узнал.
— Давиде… какого черта… что ты здесь делаешь? Давиде слегка отдышался, но не ослабил тиски.
— Я хочу, чтобы ты мне кое-что рассказал, хочу докопаться до истины. А заодно узнать правду и о тебе.
Ночь уже кончалась, за окном занималась заря. По Гудзону медленно плыла большая баржа. На мосту еще горели фонари.
Симон сидел на кровати, узел галстука ослаблен, воротничок рубашки с короткими рукавами расстегнут. Он говорил уже несколько часов подряд.
— Все эти годы я думал, что ты погиб. А ты — вот тут, живой! У тебя пистолет, и ты даже вроде собираешься пустить его в ход. В чем дело, Давиде?
