Вечерѣло. Солнце зашло давно, а полъ-неба все еще горѣло словно пожаръ. На станицѣ слышались пѣсни, а отъ качелей несся рѣзвый хохотъ и проносился по слободѣ. По задворкамъ тихо крался казакъ, оглядываясь по сторонамъ, — все тотъ же Марусенокъ. Шигаеву всего 20 лѣтъ, и въ станицѣ Яксайской онъ первый красавецъ и умница, первый мотыга и пьяница; къ тому же Марусенокъ, бывало на майданѣ, хоть малолѣтокъ, голосъ подавать — первый былъ, дѣло разсудить, расправу казацкую учинить, краснобайствовать не хуже Чумакова, супротивниковъ и несогласниковъ припереть и осмѣять — онъ же первый. Товарищей подпоить, перепить и набуянить; по оврагамъ да по рощицамъ съ казачками возиться, а ночью красться ради нихъ — онъ тоже первый. И теперь не даромъ Марусенокъ бѣжитъ на выгонъ; ждетъ его близъ рѣчки, подъ вязомъ, Груня, родственница стараго и почитаемаго казака Матвѣя, чтó должность старшины правитъ на станицѣ, и первая красавица изъ всѣхъ казачекъ станичныхъ.
Разцаловалъ ее Марусенокъ въ десятый разъ, посадилъ на траву и глянулъ пристальнѣе.
— Что ты въ печали… Аль бѣда какая?
— Дѣдуся моего нашли въ степи… Привезли. Убитый! Груня заплакала. Безъ него заѣдятъ меня. Одинъ заступникъ былъ.
— Эхъ ма! Вѣдаю да запамятовалъ, что онъ тебѣ дѣдъ. У меня своя забота, Груня! Вó вакая! и малый показалъ на горло. Ну, не кручинься, сладимъ твое горе. Марусенокъ утѣшалъ казачку на всѣ лады, а она все тихо плакала, утираясь рукавомъ. Небось, не скажетъ казакъ, что женится на сиротѣ; а пустословьемъ утѣшаетъ. Чрезъ часъ казакъ прощался со смѣхомъ.
— Теперь не время мнѣ! Не нынѣ — завтра, такое на станицѣ будетъ… только бы прицѣпиться намъ къ чему! А то — ахти-будетъ! Давно небывалое! Прости, голубка. На зарѣ навѣдаюсь къ тебѣ.
— У насъ жe покойникъ… дѣдусь. Да и старшина сказывалъ: увижу еще Марусенка, застрѣлю саморучно.
— Небойсь. Выходи въ огородъ, не придешь — въ самыя сѣни прилѣзу. Прости! И разцаловавъ дѣвушку, Шигаевъ припустился въ станицу. Долго глядѣла Груня въ полусумракѣ ему вослѣдъ, и когда онъ уже въ улицѣ, на бѣгу, обнялъ проходившую съ ведрами казачку, ради потѣхи — дѣвушка тяжело вздохнула и тихо побрела домой.
* * *
Около полуночи. Спитъ Яксайская станица. Въ хатѣ Зарубина окна заставлены и завѣшены и въ главной горницѣ свѣтло какъ днемъ. За большимъ столомъ сидитъ русый молодецъ въ свѣтло-синемъ кафтанѣ, нароспашку, подъ которымъ видна тонкая шелковая рубаха.
Вокругъ него за тѣмъ же столомъ размѣстились семь казаковъ: Чика, Шигаевъ, Чумаковъ, Емельянъ прозвавшiйся купцомъ Ивановымъ и трое донцовъ — Лысовъ, Твороговъ и Овчинниковъ.
Давно уже совѣтъ держатъ они и теперь замолчали и стали лица угрюмы.
— Такъ, государь! вымолвилъ Чика. Остеръ топоръ, да и сукъ зубастъ. Ничего не вымыслишь. Ступай до времени къ Чумакову; тамъ въ Каиновомъ-Гаѣ всяка рука коротка, а здѣсь накроютъ — бѣда. А дождемся погодки — я за вами слетаю.
— Нѣту, кумъ, вымолвилъ Чумаковъ. Я назадъ не поѣду! Буде атаманствовать.
— Свѣдается старшина, тебя и скрутятъ, да въ правленiе яицкое.
— Небось! Живаго не свезутъ. Нѣту. Надо разсудить паки…
— Повѣщенье объ легiонѣ есть готовое да этимъ однимъ не возьмешь… А еще нѣту ничего! разсуждалъ Чика.
— Деньгами, говорю! вымолвилъ русый.
— Однѣми деньгами, государь, тоже болѣе десятка, аль двухъ не сманишь, замѣтилъ казакъ Овчинниковъ.
— По мнѣ зажги станицу съ угла, да и пусти, что старшинская рука жжетъ, вымолвилъ Лысовъ.
— А форпосты?.. Хоть Кожихаровъ форпостъ для начала? спросилъ Чумаковъ.
— Чтó форпосты? Бударинскiй нашъ, прямо голову кладу, отозвался Чика. Да много-ль тамъ? Двадцать человѣкъ, да одна пушка… Чтожъ это? Съ Яксая треба хоть пять десятковъ казакъ добрыхъ.
— На Бударинскомъ форпостѣ болѣе двадцати казакъ! вымолвилъ Ивановъ, но снова наступило молчанье и никто ему не отвѣтилъ.
— Вотъ что, государь, и вы, атаманы. Обождемъ дня три какiя вѣсти придутъ отъ Ялай-Хана. Коль заручится сотней татаръ, ну и смѣкнемъ тогда. Я еще останусь у Чики. Въ три дня много воды yтeчетъ!.. рѣшилъ Чумаковъ. Русый всталъ, всѣ казаки тоже поднялись и вышли въ другую горницу. Скоро всѣ разлеглись тамъ спать по лавкамъ. Молодой русый, оставшись одинъ, потушилъ огонь, отворилъ окно и выглянулъ, вдыхая вечернiй воздухъ.
