— Ладно, — сказал папа. — Только заскочу домой и возьму кошелек.
Папа попрощался с нами. А дядя Виктор молчал.
Как только за ними закрылась дверь, тетя Мер начала плакать. Очень-очень громко. Она вскочила с дивана, выбежала из комнаты и помчалась вверх по лестнице, захлебываясь слезами. Она плакала, и плакала, и плакала.
— Нужно подождать немного. — Мама пошла за тетей Мер. — Это все внове для него.
Мальволио сидел на диване, болтая ногами и глядя на ковер. Я подошла к нему, села рядом и тоже принялась болтать ногами, пока мы не начали двигаться в такт.
— Я не понравился папе.
Да, он не понравился своему папе. Мой папа никогда так не смотрел на Мальволио или Корделию. И не уходил от них пить пиво. Папа нас любил.
— Нужно подождать немного, — сказала я. — Это все внове для него.
— Я хотел, чтобы папа стал моим лучшим другом, когда вернется домой. Ты моя самая-самая лучшая подруга. И Корделия. Я хотел, чтобы папа тоже стал моим лучшим другом.
Я потрепала Мальволио по плечу. Так нужно поступать, когда кто-то плачет. Я видела, что мама трепала по плечу тетю Мер, когда та плакала. И папа трепал по плечу маму, когда она плакала. Мальволио сейчас расплачется, поэтому нужно потрепать его по плечу.
— Здо-ово! — крикнула Корделия.
Ох, у меня неприятности! Корделия взяла бутерброд, который я уронила, и принялась вдавливать его в пол машинкой Мальволио, так что масло размазалось по ковру. Корделия пыталась съесть то, что осталось от бутерброда, и теперь вся ее мордашка была вымазана паштетом. Зеленые, желтые и красные кусочки пристали к носу. И запутались в волосах.
— Здо-ово! — повторила Корделия, размахивая машинкой и бутербродом.
— Ох, у меня неприятности, — сказала я Мальволио.
Ему было так грустно. Он не понравился папе. И потому я даже не разозлилась, когда Мальволио рассмеялся.
Когда входишь в дом, где больше нет Лео, на плечи тебе бросается тишина, особая тишина. Словно порыв холодного воздуха, от которого перехватывает дыхание, когда ступаешь на порог. Этот жутковатый, неестественный холод, проникающий в твой разум, пока ты ходишь по дому, включая свет, проверяя почту, слушая записи на автоответчике. Ты приходишь в кухню, ставишь чайник, чтобы сварить себе кофе, и только потом понимаешь, что он пуст и так можно сжечь дом. Но не снимаешь его с плиты, слушаешь, как он потрескивает, но не можешь пошевельнуться. Не можешь делать то, что нужно. Ты чувствуешь себя бессильной. Бессильной во всем. Замороженной этим кошмарным холодом. И нет возможности что-то изменить.
Когда треск чайника становится громче, я прихожу в себя, протягиваю руку и выключаю его. Вот здорово будет, если Лео вернется в сгоревший дотла дом, верно? Вообще, он, наверное, подумает, что это круто. И скажет мне, что я самая классная мама в мире, ведь я сделала ему такой прекрасный сюрприз — сожгла дом. А потом он понял бы, что все его игрушки, книги и драгоценная игровая приставка сгорели в пламени. Они с Кейтом подали бы на меня иск в суд за преступление против человечества.
Я протираю глаза. Не могу отделаться от мыслей о Мэле. Может быть, действительно стоит позвонить ему? Я смотрю на часы. Полночь. Может, позвонить ему? Послушать тишину на другом конце провода и гудки, когда Мэл повесит трубку. Может, тогда я смогу сосредоточиться на чем-то еще. Может, тогда я смогу сказать моим родным, что Лео в больнице не для осмотра. Что он очень болен. И хотя врачи не говорят мне этого прямо, они очень обеспокоены его состоянием. Может, если я выброшу Мэла из головы, я смогу заняться тем, что должна сделать.
Мы с Мэлом и Корделией свернули за угол и увидели скорую возле нашего дома. Мы замерли на месте.
Обычно скорая останавливается возле дома Мэла. Но на этот раз она стояла у нашего. Я бросилась вперед, Мэл помчался за мной, перегнал меня — у него ноги длиннее, да и сам он сильнее меня. Корделии всего шесть, ей за нами не угнаться. Мы бежим, бежим, но кажется, что до нашего дома так далеко…
Я вижу, как мама забирается в карету скорой помощи. Судя по всему, она здорова. Наверное, что-то случилось с папой. Я могу пробежать стометровку очень быстро, и потом мое сердце бьется часто-часто, но не так сильно, как сейчас. Оно никогда не билось так сильно.
